Эванджелина зажмурилась, уверенная, что Лахлан знает, какие чувства вызвал у нее, но кое-как ей удалось произнести более твердым голосом:
— Если это поможет тебе одолеть Магнуса.
Рука, которую она подняла к нему, показалась ей невыносимо тяжелой.
Эванджелине ничего не оставалось, кроме как сделать такое предложение. Разве не ее долг делать все, что в ее силах, чтобы обеспечить успех их миссии?
— О да, я возьму то, что ты предлагаешь, — тихо сказал Лахлан и, снова улегшись среди подушек, потянул ее за руку. — Иди сюда, Эви.
— Но я думала…
— Ты слишком много думаешь.
Его горячий шепот согрел ей щеку, когда он притянул ее к себе в объятия.
Если его слова были правдой, то что она делала, прижимаясь к мужчине, от которого поклялась держаться на расстоянии? Но хуже всего, что она только что восстановила свою магию и теперь рисковала, что Лахлан зайдет чересчур далеко, возьмет слишком много и она снова останется без сил. Эванджелина уперлась ладонью ему в грудь, чтобы подняться, и он, словно прочитав ее мысли, накрыл ее руку своей.
— Нет, не нужно бояться. Я не возьму слишком много. Всего глоток, совсем немного тебя — это все, что мне нужно.
Поднеся руку к ее лицу, Лахлан погладил Эванджелину пальцами по щеке, потом по подбородку и вниз по шее, а затем, заменив палец губами, пробормотал, уткнувшись ей в шею:
— Здесь.
— Да, — выдохнула она, не в силах устоять против него.
Эванджелина провела ладонями по его плечам и вниз по рукам, и ее опутанный вожделением мозг прояснился настолько, что ей удалось создать кинжал, который она и вложила Лахлану в руку.
Лахлан приподнялся на локте и, застыв, всматривался в ее лицо, а потом со стоном опустил голову.
— Нет, я не могу это сделать.
Эванджелина забрала кинжал из его сжатого кулака, а Лахлан, прерывисто вздохнув и прижавшись лбом к ее лбу, потянулся к ее руке.
— Нет, я не позволю тебе это сделать.
Но Эванджелина успела сделать маленький разрез во впадинке у шеи, прежде чем он выхватил у нее клинок.
— Господи, я же сказал тебе, что не могу это сделать.
Он в потрясении смотрел на ее горло.
— Нет, можешь.
Избавившись от кинжала, Эванджелина взяла в ладонь его темный от щетины подбородок.
— Я хочу, чтобы ты это сделал. Мне нужно, чтобы ты это сделал.
— Эви, тебе не следовало это делать.
Теплым дыханием лаская ее лицо, он касался губами ее глаз, щеки, уголка рта, потом покрыл нежными поцелуями подбородок, спустился к шее и, обведя языком разрез, застонал вместе с Эванджелиной. Погрузив пальцы ей в волосы и откинув ей голову назад, Лахлан подставил ее шею своему горячему, голодному рту. Глубоко потянув в себя, он послал раскаленную стрелу желания глубоко внутрь Эванджелины. Впившись ногтями в его широкие плечи, она извивалась под ним, и ей казалось, будто его губы касались всех частей ее тела — ее груди, ее живота, ее женского местечка.
— Ты такая сладкая, такая прекрасная. Не могу насытиться тобой.
Сквозь эротическую пелену, окутавшую ее разум, удалось пробиться крошечной иголке страха, что Лахлан забыл свое обещание.
— Нет. — С последним медленным глотком он из-под отяжелевших век посмотрел на Эванджелину. — Я никогда не причиню тебе вреда, Эви, — сказал он и приник к ее губам лишающим способности мыслить поцелуем.
Запустив пальцы в его густые волнистые волосы, Эванджелина удержала его на месте и, в ответ на его стон раскрыв губы, впустила внутрь его опытный язык. Губы Лахлана были жесткими, требовательными, властными, и она выгнулась, стараясь быть еще ближе — ее тело мечтало о Лахлане. И Эванджелина… испугалась.
Не так, как когда-то испугалась его отца. Нет, это не имело никакого отношения к Аруону, и Лахлан совсем не был похож на своего отца. Дело было в ней самой. Эванджелина почти обезумела от желания, и это до полусмерти напугало ее. Заглушив ее испуганное всхлипывание, Лахлан, не разжимая объятий, перевернулся на бок. Его поцелуй стал нежным, и, убрав руку с ее ягодиц, Лахлан погладил Эванджелину по спине, а потом пальцами помассировал ей шею, чтобы снять напряжение.
За толстыми стенами пещеры мужчины перекликались друг с другом, и их голоса примешивались к неровному, хриплому дыханию Лахлана и Эванджелины.
— Думаю, хорошо, что я вылечился, Эви. — Прервав поцелуй, Лахлан отстранился и заглянул ей в глаза. — Потому что если бы мы еще раз это сделали, я не уверен, что смог бы остановиться, и не уверен, что захотел бы остановиться. Но мы оба понимаем, что между нами никогда ничего не будет.
Она это знала. Но что с ней произошло такое, что в этот момент ей было все равно?
Стоя на покрытом снегом выступе скалы, как олень в период гона, Лахлан, не в силах отвести глаз от Эванджелины, с досадой запустил руку в волосы. Что, черт побери, с ним происходит? Он не позволил себе зайти слишком далеко, тогда почему так себя чувствует? Почему он чувствует себя так, как будто уже сделал тот последний шаг и, бесконтрольно вращаясь, падает с вершины горы?
Лахлан с раздражением посмотрел туда, где Эванджелина разговаривала с Фэллин. Ее блестящая грива черных, как вороново крыло, волос рассыпалась по спине белой меховой накидки, точеное лицо было полно жизни, губы восхитительно припухли от поцелуев, а… Проклятие, это в ее крови было что-то, что заставляло его испытывать такие чувства. И это единственное объяснение, единственная причина того, что внутри у него снова бурлили эмоции — эмоции, которые чуть не свели его с ума после спасения из Гластонбери и которые он все эти годы старательно подавлял, чтобы никогда больше не чувствовать. И все происходящее с ним ужасно злило Лахлана, он ни за что не позволит ни одной женщине разрушить стены, которые воздвиг упорным трудом, нарушить блаженное спокойствие, которое, наконец, нашел в пустоте.
С момента, когда он принял свой титул, Эванджелина требовала от него заботы — заботы о тех, кем он управлял. Теперь она пошла еще дальше — и преуспела. Она заставила его заботиться, да, заставила заботиться о ней. И это не имело никакого отношения к тому, что он, несмотря на все ее заблуждения, восхищался ею, уважал ее и ее страстное рвение защищать фэй. Нет, все это из-за ее крови — он был одурманен ею, жаждал ее.
Что ж, больше такого не повторится.
Словно почувствовав, что Лахлан пристально смотрит на нее, Эванджелина сквозь падающий снег встретилась с ним взглядом, и в этот момент, казалось, остались только они двое, а хриплая болтовня воинов, готовящихся к сражению, превратилась в низкий глухой шум ветра. Лахлан хмуро смотрел на Эванджелину, но ее внимание уже было приковано не к нему — а к его мечу. На губах Эванджелины заиграла довольная улыбка, и Лахлан пообещал себе, что когда все закончится, он узнает у нее, что такого интересного в том, как его меч меняет свои цвета. Нет, этого он не станет делать. Когда все закончится, он будет избегать ее, как чумы, он изгонит Эванджелину из Волшебных островов. Да, именно так он и поступит.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Лахлан обернулся и увидел, что Гейбриел и Бродерик как-то странно рассматривают его.
— В чем дело?
— Вот уже несколько минут мы стараемся привлечь твое внимание. Ты уверен, что достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы руководить атакой? — спросил Гейбриел, обеспокоенно наморщив лоб.
— Да, хорошо, как никогда.
