уступите! — говорил Амбако.
— Мне надлежит заботиться о вас, а не вам обо мне.
Они пригласили поужинать с ними юношу, который принес еду, но тот отказался наотрез. Шаликашвили ел нехотя, делая над собой усилие. Вино же пил охотно. Георгию хотелось есть, но пища оказалась слишком острой, и он ел мало. — У меня нет аппетита из-за малярии, а вы отчего так мало едите? — спросил Шаликашвили.
— Острая очень наша пища!—сказал Георгий.
— Да, у нас так готовят, во все перец кладут, просто беда. Вот русские готовят вкуснее. А, впрочем, асе от привычки зависит.
— Как будто кто-то идет! — прислушался Георгий.
— Все уже побывали, кто бы это мог быть? Я предупредил всех, что уйду проверять посты.
Дверь отворилась и вошли Симон и Бесиа. — Что случилось, Бесиа? Беда?
— И самая страшная, — сказал Бесиа. — Дата и Иване снова перешли к нам, пошли прямо к нашим людям и стали уговаривать их подождать с выступлением дня два-три. Князья и дворяне хотят, мол, мириться. Наши поверили, они согласны ждать и дольше, лишь бы все миром кончилось. А я не верю. Мне кажется, тут кроется измена, вот я и пришел сообщить вам.
Дата... Иване... Люди эти хорошо были известны Шаликашвили. Он сразу понял всю опасность создавшегося положения.
— Давно они явились? — спросил он.
— Недавно. Слышали выстрел? Они уверяют, что это русские стреляли по ним, когда узнали, что они сбежали, — ответил Симон.
— Интересно, почему они к нам не идут? — спросил Георгий.
— Знают, что вас провести не удастся. Не только к вам, но даже к нам, стоящим поближе к делу, они не посмеют явиться.
— А где они теперь? — спросил Шаликашвили.
— Они направились, вероятно, к Хасан-бегу.
— К Хасан-бегу? — воскликнул Шаликашвили и побледнел.
— Не волнуйтесь! — успокоил, его Георгий. — Хасан-бег не из таких, которые предают. Неужели найдется человек, который может поверить Иване!
— Иване сначала был с нами, потом перебежал к врагам, теперь снова к нам! Это — мерзавец! — сказал Бесиа. — Все это пустые разговоры. Пойдем, проверим посты и посмотрим, все ли готово к завтрашнему.
Они вышли, бесшумно прикрыв дверь шалаша, и растворились в темноте.
XVI
А теперь послушаем переговоры князя Дата и дворянина Иване с князем Хасан-бегом Тавдгиридзе.
— В Гурии не сыщется и двух княжеских или дворянских фамилий, которые не находились бы в родстве с вами, князь Хасан-бег, — говорил князь Дата. — Вот почему мы надеемся, что вы не откажете нам в просьбе, изложенной мною и дворянином Иване от лица этих помещиков и от нас самих. Мы надеемся, что и вам не доставит удовольствия, если наши крепостные нас ограбят, ведь вы сами происходите из княжеского рода и эристави, вы понимаете сердцем, что крепостное право освящено богом. Вообразите себе, что какой-нибудь лишенный совести человек заставит ваших крестьян кричать на всех перекрестках, что Хасан-бег Тавдги-ридзе отныне не князь, что он равен со всеми. Сохрани бог ваше высокое происхождение от такой напасти. Я не сомневаюсь, дорогой мой старший брат, что вы предпочли бы умереть, чем жить опозоренным. Клянусь всевышним, учредившим сословия, что гурийское дворянство скорее согласится умереть, чем унизиться до равенства со своими крепостными. Они хотят свою черную, холопскую кровь смешать с нашей высокой голубой кровью! Вот что удручает сегодня наших братьев князей и дворян. Пусть ваше сердце, ваша собственная голубая кровь подскажет вам, как быть: итти ли на помощь находящимся в беде братьям своим или предать их на растерзание.
Князь Дата умолк. Его полное, улыбающееся лицо, с высоким лбом и проницательными глазами свидетельствовало о его уме и вероломстве.
Иване сначала молчал и внимательно слушал;. Когда он заметил, что Хасан-бег медлит с ответом, словно советуясь с самим собою, Иване ввернул:
— А деньги, о которых мы говорили, будут доставлены вам сегодня же ночью от начальника Брусулова Он даст к тому же подписку, что никогда не нарушит самостоятельности Кобулети и не предпримет мер к его покорению.
— Слушайте меня, князь Давид и дворянин Иване,—заговорил наконец после долгого молчания Хасан-бег. — По просьбе ваших же князей я явился в Гурию. Разве вы уже забыли, как жаловались мне, что русские вам на голову сели, как просили их прогнать? А теперь одни из вас говорят одно, другие — другое. Как мне разобраться в этом? А я хочу быть человеком слова. Я обещал оказать помощь Шаликашвили, объявил своему отряду, что завтра мы пойдем на Озургети, и что же? Теперь я должен отказаться от своих слов? С какой совестью вернуться мне в Кобулети? Мой же брат убьет меня за измену.
— Значит наши крепостные вам дороже нас? И на деньги, которыми хотят заполнить ваши сундуки, вы и смотреть не хотите? — сказал Иване.
— Не думай, дворянин, что твоя честь — лал, а моя — уголь. Не заставляй меня изменять.
— Нет, князь, мы не так плохо воспитаны, чтобы предлагать вам измену, — вступился Дата за товарища.—Гурия принадлежит нам, а не нашим крепостным, и изменой будет дело, вредное нам. С кем вы вели переговоры? С нами, дворянами, или с нашими крепостными? При чем же тут крепостные, спрашиваю я вас? Кто отдал им нашу страну? Они сами не принадлежат себе, как же им может принадлежать страна? Вы потребовали, чтобы мы прогнали русских, мы подняли для этой цели наших крепостных крестьян, но дело повернулось иначе. Крестьяне, восставшие по нашему зову, вместо того, чтобы прогнать русских, по совету каких-то проходимцев повернули ружья против нас. Они хотят уйти от нас и оставить нас, как собак, одних, без слуг. Можно ли допустить это? Если помещик останется без крепостного, он сам должен будет взяться за мотыгу, чтобы не умереть с голоду. Вот почему мы посмели просить вас не предавать наших общих интересов. А деньги доставят вам сегодня или завтра утром, чуть вы отведете назад ваше войско. — Правда, я пришел на помощь князьям, и если князьям это не угодно, я должен отвести войско. Но ведь Амбако Шаликашвили тоже князь. Он был сегодня у меня. Я дал ему слово!
— Шаликашвили перестал быть князем с тех пор, как примкнул к повстанцам, к нашим крепостным, и отвернулся от нас. Мы изгнали его из нашей среды.
— А как быть с русскими? — спросил Хасан-бег Тавдгиридзе.
— Сначала уладим дело с крепостными, а там посмотрим.
— А если Шаликашвили все же завтра одержит победу, и мы останемся ни с чем?
— Положитесь на нас! — в одни голос воскликнули Дата и Иване.
— У нас дело с мужиками налажено, — продолжал Иване. — Мы обещали им, что их господа сами отпустят их на волю, и завтра все они сложат оружие. Их зажмут в кольцо имеретины, с одной (стороны, русские — с другой, и главарей перевяжут. Амбако Шаликашвили и разбойники вроде Бесиа будут взяты в плен и казнены.
Тавдгиридзе задумался. По лицу его было видно, что в его душе шла большая борьба. Дата и Иване, затаив дыхание, ждали ответа. Наконец он поднял голову и сказал:
— Уважение к вам вынуждает меня отступиться от своего слова. Однако, деньги, обещанные вашим начальником, должны быть вручены мне поскорее. Если он обманет, я заставлю его пожалеть об этом!
Дата и Иване вскочили окрыленные. Они низко поклонились Хасан-бегу и поблагодарили его. Пообещав не задерживать денег, они собрались уходить, но Хасан-бег пригласил их на чашку кофе. Еще час просидели они у Тавдгиридзе, усердно браня гурийское крестьянство.
— Черная, грязная у них кровь, — говорили они.— Тоже еще вздумали освободиться!
Перед их уходом Хасан-бег еще раз напомнил им о деньгах. Если завтра утром не будет денег, сказал он, он выступит на стороне Шаликашвили и обратит город в пепелище.
