водка, — продолжалъ онъ, понизивъ голосъ, — тогда я падаю съ неба на землю, прямо въ грязь! Тогда я не могу совладать съ собой… Все мн? гадко… Тоска, тоска гложетъ сердце! Я уб?гаю отъ постылыхъ людей, забиваюсь въ какую-нибудь дыру и горько, самъ не понимая, не зная о чемъ, плачу…
Онъ плакалъ и теперь… Слезы катились крупными каплями изъ его черныхъ, какъ черная смородина, глазъ по разгор?вшимся щекамъ. Я, затаивъ дыханіе, слушалъ и смотр?лъ на него. Мн? было грустно. Я чувствовалъ, что дрожу, но не отъ холода, — въ спальн? было страшно жарко, — а отъ чего-то другого.
— А годы, между т?мъ, идутъ, — продолжалъ онъ, — все лучшіе годы… Тратится жаръ души въ пустын?… Собственно говоря, лично я ничего не желаю… Богатые и б?дные, сытые и голодные, умные и глупые всегда страдаютъ и будутъ страдать… Не въ этомъ д?ло… А вотъ — гд? справедливость? Гд? правда?..
Онъ замолчалъ, с?лъ на койку, обхвативъ кол?ни руками, широко раскрылъ глаза и проницательно взглянулъ на меня.
— На чемъ я остановился-то? Да. Ну… такъ вотъ, всю ночь мы съ женой не спали… Она плакала, а я ув?рялъ ее, что все будетъ хорошо. Утромъ поднялся ч?мъ св?тъ, переод?лся, забралъ б?лье, шубу над?лъ… ухожу!..
Жена пошла проводить… Зашли мы съ ней въ л?съ… Съ версту отъ дома… Погода была гадкая, сн?жная… Устала она, запыхалась… Въ такомъ-то положеніи, понимаете… «Не ходи дальше, говорю ей, — устала… Простимся зд?сь, и иди обратно»… Заплакала она… Бросилась ко мн? на шею… «Не забудь тамъ меня, — шепчетъ, — не забудь, голубчикъ мой… Не уходи… Вернись… Помру я безъ тебя тутъ… Немного ужъ мн? осталось»… Высвободился я изъ ея объятій и пошелъ прочь… Прошелъ шаговъ сто, до повертка… Оглянулся, вижу: стоитъ она, руки заломила, плачетъ… Остановился и я… Слышу, шепчетъ мн? въ одно ухо сов?сть: «останься, что ты д?лаешь? А въ другое: иди, иди, иди!… Пусть ее плачетъ… Это ничего… Значитъ, любитъ… Будь мужчиной… Покажи свою твердость… Иди… Она тебя за это еще больше любить будетъ»…
Нахлобучилъ я шапку, поднялъ воротникъ у шубы, махнулъ рукой и скрылся изъ ея глазъ за поверткомъ… Ну, и пошло… Дошелъ до села, прямо въ кабакъ… Напился… Нанялъ подводу въ городъ… Прі?халъ, опять прямо въ трактиръ, — «Низокъ» называется, гд? обыкновенно «золотая рота» обитаетъ… Заказалъ четверть водки, собралъ этихъ молодцовъ, напился съ ними, разсказалъ имъ, какъ съ женой разставался, плакалъ, пропов?дывалъ имъ что-то, п?сни они мн? п?ли, Христомъ меня называли… Шубу, помню, я зд?сь же продалъ и, какъ потомъ очутился въ Москв?, ужъ и не знаю… Знаю только то, что очнулся на Хитровк? и что у меня н?тъ ничего… Ни денегъ, ни б?лья этого, вышитаго-то, ни платочковъ носовыхъ, ни полотенчиковъ — ничего! Чистъ и голъ, какъ турецкій святой!… Что д?лать? Куда идти?.. Началось мученье… Не въ холод? и голод? д?ло… Это наплевать, а вотъ душевная-то мука, которая терзаетъ душу, жалитъ, какъ огнемъ, сердце, растравляетъ, какъ мучительную рану, сов?сть и, вм?ст? съ т?мъ, д?лаетъ свое великое д?ло, обновляетъ и очищаетъ челов?ка! Не знаю, какъ вамъ объяснить, но только для меня въ этомъ есть своего рода невыразимая прелесть… Можетъ быть, этого-то очищенія мн? и хот?лось…
Онъ замолчалъ, думая что-то, и потомъ продолжалъ:
— Остался я на Хитровк? жить… Ночевалъ у Ляпина… Питался кое-какъ… Все собирался домой идти, да не усп?лъ… Забрали меня, и вотъ сюда попалъ… Теперь скоро, впрочемъ, выйду… Ну, тогда прямо домой… Хоть замерзать на дорог?, наплевать, а только домой, домой!… Жена такъ и стоитъ передо мной въ той поз?, какъ я ее въ л?су бросилъ… Жива ли она?.. Господи! Ну какъ н?тъ!… Что тогда? Кто виноватъ? Я… Что мн? за это?.. Какую казнь? Боже мой, Боже мой!..
Онъ отвернулся отъ меня, закрылся од?яломъ и замолчалъ.
— Завтра вы не ходите утромъ въ столовую чай пить… все равно толку не добьетесь, — сказалъ онъ изъ подъ од?яла, — зд?сь напьетесь со мной… У меня чайникъ есть и все… Спите! Прощайте!..
XVI
Я не спалъ всю ночь… Масса впечатл?ній, вынесенныхъ въ продолженіе этого безалабернаго дня, до того расшатали нервы, что было не до сна. Забылся и заснулъ я только подъ утро. Но и этотъ сонъ былъ прерванъ оглушительнымъ звукомъ трещотки. Я вскочилъ, не понимая, гд? нахожусь и что такое за трескъ раздается около меня. Опомнившись и придя въ себя, я увидалъ сторожа, который ходилъ по вс?мъ тремъ отд?леніямъ спальни и оглушительно трещалъ на своемъ инструмент?… Кажется, мертвый и тотъ бы возсталъ отъ этихъ звуковъ… Кром? того, онъ оралъ во всю глотку отвратительныя ругательства, заставляя скор?е вставать и убираться изъ спальни въ столовую…
Мой сос?дъ не вставалъ… Онъ лежалъ, закрывшись од?яломъ съ головой, и не подавалъ, такъ сказать, признаковъ жизни. Посид?въ на койк? и видя, что вс? од?ваются и уходятъ, пошелъ и я…
На двор? было в?трено, морозно и совс?мъ темно… Скорчившіяся фигуры людей, подобно привид?ніямъ, по одиночк? и ц?лыми партіями, б?жали внизъ подъ горку, мимо трубы, въ столовую…
Столовая, биткомъ набитая народомъ, изображала изъ себя настоящій адъ… Въ тускломъ полусв?т? лампъ, окруженныхъ какимъ-то смрадомъ, оборванцы съ фантастически-страшными лицами л?зли къ столамъ, добиваясь какой-то болтушки вм?сто чая… Ругань, крикъ, шумъ были страшные!… Д?ло доходило чуть не до драки…
Служащіе изъ такихъ-же, какъ зд?сь выражались, «призр?ваемыхъ», т. е. такіе же золоторотцы, какъ и мы вс?, од?тые въ синія рубашки и подобранные, видно нарочно, молодецъ къ молодцу, но съ какими-то прямо-таки разбойничьими лицами, разносили чайники, ругаясь отборными ругательствами и безцеремонно тыча «въ морды» т?мъ, которые подвертывались имъ подъ руку.
Какой-то молодой, тщедушный, страшно бл?дный, испитой, л?тъ 17-ти парнишка подошелъ къ двери «кубовой», гд? заваривали изъ огромнаго клокотавшаго куба чай, и, жалобно держа въ тонкихъ, какъ спички, рукахъ кружку, попросилъ кипяточку.
— Дайте кипяточку кружечку, — сказалъ онъ, — сахару-то у меня есть кусочекъ… Я-бъ выпилъ зам?стъ чаю… Погр?лся бы…
— Кипяточку теб?? — переспросилъ малый, од?тый въ синюю рубашку, — сейчасъ… Съ нашимъ удовольствіемъ… На, получай!..
Онъ схватилъ стоявшую въ углу на куч? сора и всякихъ нечистотъ метлу и ударилъ ею мальчишку по лицу… Парнишка отскочилъ… На его лиц? показалась кровь. Онъ горько заплакалъ, вытирая глаза рукавомъ казеннаго пиджака…
— Черти! — между т?мъ оралъ прислужникъ, — л?зетъ всякая дрянь!. Кипяточку… Вотъ теб? кипяточекъ… Мало? — еще дамъ…
Видя все это и какъ-то «обалд?въ» отъ непривычнаго шума, ругани, крика и смрада, я хот?лъ было уйти обратно въ спальню № 15… Но туда меня уже не пустили… Зд?сь, какъ оказалось, былъ заведенъ порядокъ, чтобы весь этотъ несчастный чернорабочій людъ, за неим?ніемъ пока д?ла, пребывалъ въ столовой, не им?я права съ пяти часовъ утра до шести вечера отлучаться изъ нея куда бы то ни было… Этотъ порядокъ былъ крайне тягостенъ… Представьте себ? множество народа, загнаннаго въ т?сное пом?щеніе, съ утра и до ночи обязаннаго находиться въ шум?, толкотн?, духот?, грязи, и вы поймете, какъ это тяготитъ и озлобляетъ полуголодныхъ и безъ того ошал?вшихъ, несчастныхъ людей…
Чернорабочіе — не то, что слесаря, столяры и вообще мастеровой людъ… Этимъ, такъ или иначе, всегда есть д?ло; чернорабочимъ же надо ждать, пока потребуется партія куда-нибудь на жел?зную дорогу, на свалку или еще куда… За неим?ніемъ же работы — приходится сид?ть у моря и ждать погоды…
Въ столовой скопляется въ такое время по н?скольку сотъ челов?къ… Люди, какъ т?ни, съ унылыми лицами ходятъ, толкутся, курятъ, ругаются и ждутъ съ нетерп?ніемъ съ утра — об?да, а съ об?да — ужина…
Д?лать было нечего… Пришлось возвратиться снова въ столовую… Чай отпили… Народу скопилось такое множество, что не было свободнаго м?стечка с?сть… Т?-же, кому удалось приткнуться гд? нибудь, покидали свои м?ста только въ крайнихъ случаяхъ… Столовая гуд?ла челов?ческими голосами, точно л?съ въ бурю или громадный котелъ, который гудитъ и бурлитъ, закипая…
