«засыпкой», а намъ сказалъ:
— Становись, братцы, за д?ло. Посм?нно… Дв?надцать челов?къ на см?ну, по трое къ ваг?… Часъ провертите — отдыхъ… курить… Другая см?на встанетъ… Ну, маршъ.!.
Мы, дв?надцать челов?къ, по его приказанію вошли вь пом?щеніе, гд? находился «приводъ», и запряглись въ лямки по трое, какъ онъ выразился, къ каждой «ваг?».
— Ну, съ Богомъ!… Ходи весел?й!..
Мы налегли на лямки и тронулись.
Затрещали шестеренки, заскрип?ли «ваги», затрясся полъ.
— Эй!… гопъ! но, но!… налягъ!… но, родные! — закричалъ на насъ, точно на лошадей, челов?къ въ полушубк?,- пошелъ!.. не бось!..
Сд?лавъ три или четыре круга, я почувствовалъ, какъ у меня въ груди спирается дыханіе и трясутся ноги, — до того трудно и тяжело было верт?ть этотъ проклятый жерновъ!..
Меня, какъ челов?ка высокаго роста, запрягли въ корень, а на пристяжку «поддужныя» съ об?ихъ сторонъ попались какіе-то истомленные, л?тъ по 18-ти, парнишки. Об? эти пристяжки, согнувшись, тяжело дыша и глядя въ землю, перли впередъ, а ихъ перло назадъ… Досадно и жалко было гляд?ть на нихъ.
Впереди насъ, кряхтя и охая, тоже шла тройка. Въ корню, — здоровый и широкоплечій, бородатый мужикъ, а на пристяжк? сл?ва — рыжеволосый, съ распухшей щекой и подбитымъ глазомъ парень, а съ правой стороны — высокій татаринъ, од?тый въ собственный костюмъ… Татаринъ этотъ, какъ оказалось, былъ челов?къ веселаго нрава. Звали его Абдулка. Вертя жерновъ, онъ кричалъ что-то на своемъ непонятномъ для насъ язык?, прыгалъ, скакалъ, держалъ голову на бокъ, какъ заправская пристяжная, ржалъ, подражая лошади, и вообще «чудилъ», пот?шая и развлекая насъ.
Но мн?, да и вообще вс?мъ намъ, было не до см?ха. У вс?хъ, кажется, была одна и та же мысль: поскор?й бы прошелъ часъ и дали бы отдохнуть.
— Ходы! Эй, ходы, ходы! — оралъ татаринъ. — Но-о-о, робатушка!… О-го-го!..
Вертясь кругомъ, мы подняли съ полу пыль, которая л?зла въ ротъ и носъ… Скоро стало темн?ть. Мельникъ зажегъ лампочку и пов?силъ ее на ст?н?. При этомъ слабомъ, трепетномъ осв?щеніи, картина получилась какая-то фантастическая. Художникъ, который бы перенесъ на полотно эти с?рыя ст?ны, полусв?тъ, пыль, насъ, согнувшихся, налегающихъ на лямки, наши разнообразныя, злыя, жалкія, потныя лица, — могъ бы см?ло разсчитывать на усп?хъ…
Прошелъ часъ… Усталые и злые, мы, толкаясь въ дверяхъ, бросились въ первое отд?леніе отдыхать. На наше м?сто впряглись въ лямки другіе дв?надцать челов?къ… Ус?вшись около топившейся печки, мы потребовали у мельника платы за трудъ — курить… Онъ свернулъ дв? собачьихъ ножки и, подавая намъ, сказалъ:
— Курите, братцы, на шестерыхъ по крючку!
Мы разд?лились на два кружка и встали по шести челов?къ въ каждомъ. Молодой, худощавый парнишка, досталъ изъ печки уголь, зажегъ папироску и, жадно затянувшись, стараясь глотать дымъ такъ, чтобы ни одна капля его не пропадала даромъ, передалъ сос?ду. Сос?дъ глотнулъ и передалъ сл?дующему. Когда, такимъ порядкомъ, папироска обошла вс?хъ и очутилась снова у того, который закуривалъ, отъ нея остался только небольшой окурокъ…
— Ну, други, — сказалъ парнишка, разглядывая его, — какъ быть? хватитъ на вс?хъ еще по разу, аль н?тъ?
— А ты соси да другимъ давай! — сказалъ угрюмый чернобородый мужикъ. — Неча его даромъ-то жечь. По затяжк?, надо быть, хватитъ, — добавилъ онъ
Парнишка погляд?лъ на окурокъ и потянулъ изъ него такъ, что провалились щеки. Угрюмый мужикъ схватилъ его за руку и крикнулъ:
— Ты что-жъ это, дьяволъ, одинъ хошь слопать, а?!.
— На, чортъ!. жри, — тяжело переводя духъ и передавая ему окурокъ, отв?чалъ парнишка, — хватитъ и теб?… Испугался, идолъ!..
Покуривъ, мы ус?лись около печки отдыхать. Татаринъ Абдулка, кривляясь и д?лая см?шныя рожи, сталъ уморительно разсказывать про свои похожденія. Намъ въ особенности нравились его разсказы про толстыхъ женщинъ… Чортъ знаетъ, какія подробности передавалъ онъ своимъ ломаннымъ языкомъ. Невозможно было слушать его безъ см?ха. См?ялись вс?, см?ялся даже серьезный мельникъ… Разсказчика, въ вид? поощренія, ругали, называли чортомъ, дьяволомъ. татарской мордой, — все это онъ принималъ, какъ должное, съ видимымъ удовольствіемъ, точно актеръ, которому неистово апплодируютъ въ театр?…
Подъ его росказни мы не зам?тили, какъ прошелъ часъ, и опять надо было идти верт?ть жерновъ…
Эта египетская работа, съ часовыми передышками и съ платой за нее глоткомъ вонючаго дыма для того лишь, чтобы на минуту одур?ть, — тянулась до вечера. Подъ конецъ насъ угостили мутной, съ чернымъ отстоемъ на дн? кружекъ, «цыкой» и такимъ же порядкомъ, какъ привели сюда, пересчитавъ и пров?ривъ, погнали снова въ камеру.
На л?стницахъ и по корридорамъ везд? ярко гор?ли огни. Намъ пришлось проходить мимо камеры для привилегированныхъ. Тамъ было св?тло и чисто. Стояли кровати съ б?лыми подушками и съ байковыми с?рыми од?ялами. какой-то благообразный господинъ съ рыжеватой клинообразной бородкой, похожій на Сенкевича, сид?лъ за столомъ и кушалъ чай — съ б?лой французской булкой… Когда мы проходили мимо двери, онъ поднялъ голову и, прищурившись, погляд?лъ на насъ, изобразивъ на лиц? какую-то брезгливую и презрительную гримасу.
— Ишь, дьяволъ, — сказалъ одинъ изъ насъ, — чай жретъ съ булкой: не нашъ, братъ…
— Имъ везд? хорошо, чертямъ! — отв?тилъ на это угрюмый чернобородый мужикъ, — Жуликъ, небось, а кто я?.. баринъ!… тьфу!… разтудыть ихъ вс?хъ-то!..
— Б?дному везд? одна честь, — сказалъ еще кто-то:- въ зубы да въ морду…
— Н-н-н-да! — подтвердилъ четвертый, — д?ла… д?ла божьи, судъ царевъ… о-хо-хо!… Видно, братцы, когда издохнемъ, тогда отдохнемъ…
— Проходи, проходи! — крикнулъ надзиратель, отворивъ дверь въ камеру, — живо!… Ну, поворачивайся ты, чортъ большой!… Жулье несчастное!… подохнуть бы вамъ… надо?ли до смерти!..
XVII
Насталъ, наконецъ, день отправки этапа въ Москву.
Утромъ подняли насъ рано — часу въ четвертомъ. Отправлявшаяся партія была огромная, челов?къ въ пятьсотъ. Вс?хъ надо было пров?рить по спискамъ, переписать, раздать на дорогу пайки хл?ба. Время за этимъ д?ломъ шло безконечно долго.
Наконецъ, когда кончилась эта измучившая вс?хъ канитель, когда вс? мы получили по пайк? хл?ба и по кусочку мяса, приколотому лучинкой къ хл?бу, насъ попарно вывели на тюремный дворъ и, построивъ опять, принялись считать… Пересчитыванье тянулось долго. Конвойные ругались и толкали насъ, покорно сносившихъ это обращеніе.
Наконецъ, кончили… Отворили ворота, партія тронулась со двора на улицу…
За воротами опять построили по другому. Конвойные солдаты съ обнаженными саблями разстановились вокругъ партіи…
Погодя немного, раздалась команда конвойнаго начальника, и мы тронулись…
Впереди шли солдаты, за ними, бренча ц?пями, кандальные, за кандальными еще какіе-то скованные только въ поручни, а за ними уже мы, т. е. всякій сбродъ, од?тый кто въ свою одежду, кто въ казенную.
Сзади вс?хъ трусили дв? бабенки. Одна, съ подбитыми глазами, опухшая и страшная; другая помоложе, худая, бл?дная, съ огромными испуганными глазами… За ними и по бокамъ партіи шли провожатые, родные и знакомые.
Утро стояло с?рое и холодное. Шелъ не то дождь, не то какая-то мелкая крупа, больно хлеставшая по лицамъ. Солдаты шли ходко. Шли опять какими-то пустырями, печальными и малолюдными. Ряды за рядами
