— Да какъ-же вы это устраиваете?
— Да очень просто: вру. Я, наприм?ръ, родомъ изъ… впрочемъ, откуда я родомъ, это для васъ все равно. На какой мн? чортъ, спрашивается, родина? Что я тамъ не видалъ? Что буду д?лать?.. Паспорта у меня н?тъ. Почемъ знаютъ, откуда я, — изъ Ржева или изъ Старицы? Скажу старицкій м?щанинъ, — меня туда… Являюсь. «Ты кто?» — Такой-то и такой-то. — «Ты зд?шній?» — Н?тъ. «Какъ же ты, подлецъ, означался зд?шнимъ, а?» — Молчу. — «Откуда же ты, подлецъ?» Изъ Б?лозерска. — «Отправить его, сукина сына, въ Б?лозерскъ! Чортъ съ нимъ! Не держать же зд?сь»… Чудно в?дь, а?
— Чудно, д?йствительно.
— Теперь зимой ходить подлая самая штука, — продолжалъ онъ, перевертываясь навзничь, — идешь полемъ гд?-нибудь, од?яніе плохое, в?теръ, холодно, с?ро, глухо, противно! «Н?тъ въ отчизн? моей красоты. Все намеки одни да черты, все неясно, не кончено въ ней, начиная отъ самыхъ людей»… Тоска! Идешь и думаешь, думаешь, думаешь!… Гадко!..
— Да и такъ-то тоже не весело, — сказалъ я, оглядывая его.
Онъ подумалъ что-то и, усм?хнувшись, сказалъ:
— Конечно!… Ну да, впрочемъ, привычка… Ко всякой в?дь подлости привыкнуть можно. Писатель это какой-то нашъ россійскій сказалъ, Достоевскій, кажись… И в?рно. А я, по правд? вамъ скажу, съ д?тства самаго, такъ сказать, полюбилъ подлости. Я вотъ до вашего прихода лежалъ зд?сь, да все и думалъ… Всю жизнь вспомнилъ, чудно! Какія только я штуки разд?лывалъ! Да!…
— Вспомнилось мн?, наприм?ръ, какъ разъ, давно это было, въ д?тств?, пошелъ я въ рожь и нашелъ тамъ на меж? гн?здышко. Не знаю, какая птичка… птенчики въ немъ были, маленькіе такіе, какъ сейчасъ гляжу, пять штукъ, ротики желтенькіе, пищатъ… Посмотр?лъ я, посмотр?лъ на нихъ, взялъ одного за ноги да и разорвалъ пополамъ… Любопытно!… Другого взялъ, разорвалъ, да такъ со вс?ми и покончилъ… Покончилъ, поклалъ ихъ въ гн?здо, отошелъ въ сторону, легъ въ рожь, жду, что будетъ. Прилет?ла, гляжу, птичка: чирикъ, чирикъ! Н?тъ, молчокъ, не отзываются д?тки! Скачетъ она около гн?зда, чирикаетъ: чирикъ, чирикъ! точно плачетъ… А я гляжу. Гляжу — прилет?ла другая, и начали они вм?ст? б?гать кругомъ гн?зда; б?гали, б?гали… Только вижу: вскочила одна на край гн?зда и суетъ въ ротъ птенчику что-то. А у него голова одна только да ротъ раскрытъ, а туловища-то н?тъ, оторвано!..
Онъ посмотр?лъ на меня, помолчалъ и, почесавъ до кол?на обнаженную ногу, продолжалъ:
— Варваръ!… А то разъ кошку убилъ, т. е. не убилъ, а такъ только спину ей перешибъ: рыжая такая, помню, кошка сидитъ около дровъ, гр?ется на солнышк?… Взялъ я палку, подкрался — разъ ее! Только хрустнуло, хот?ла было она вскочить, не можетъ. Какъ замяучитъ! И все рвется: поб?жать хочетъ, а не можетъ: хребетъ я ей перешибъ.
Онъ опять замолчалъ и вопросительно посмотр?лъ на меня, ожидая, что я скажу на это. Я молчалъ, думая: зач?мъ это онъ говоритъ?..
Онъ вдругъ прищурилъ глаза и, громко засм?явшись, сказалъ:
— Глупости я говорю. Не правда ли? И къ чему весь этотъ разговоръ?
— Не знаю! — сказалъ я.
— А пот?шиться-то, воскликнулъ онъ, — эхъ, синьоръ, надо же в?дь какъ-нибудь. Я люблю…
Онъ опять разсм?ялся, и все лицо его покрасн?ло отъ этого см?ха. — Слушайте-ка, какую я вамъ исторійку про себя разскажу. Пришло мн? на умъ, вспомнилъ я, лежа тутъ. Хотите, — разскажу?
— Говорите, коли не л?нь.
— Ладно, посм?иваясь, началъ онъ: — Было мн? л?тъ эдакъ 19-ть… Жилъ я тогда у родителя своего, теперь онъ покойникъ, дай ему Богъ всего хорошаго. Лодырничалъ, жилъ, ничего не д?лалъ. Надо вамъ сказать, меня отдавали въ науку, да не вышло д?ло: выгнали за неспособность, а по правд? сказать — за л?нь. Ну, куда-жъ д?ться? Явился къ родителю. — «Живи, говорилъ, сукинъ сынъ. Пастухомъ будешь». — Сталъ жить… Надо вамъ зам?тить, что родитель мой жилъ у одного барина въ им?ніи управляющимъ… Строгій былъ челов?къ, изъ бывшихъ кр?постныхъ холуевъ, понятія у него самыя дикія были. Ну, можете представить, какая моя жизнь была. А у барина, надо вамъ сказать, тоже сынокъ былъ въ моихъ-же годахъ и такой-же оболтусъ, какъ и я. Сошлись мы съ нимъ. Научился я отъ него кое-чему. Н-да! Научился! И, видя его жизнь сладкую, озлобился… Думаю: в?дь не дурн?е же я его, а почему-же такая разница? И возненавид?лъ я жизнь свою, опостыл?ло мн? все какъ-то. Дома на меня никто не обращалъ ни мал?йшаго вниманія, родитель такъ и звалъ: «лодырь». Можете понять, какъ мое самолюбіе страдало… Терп?лъ я, сторонился, въ л?съ уб?галъ, въ рожь, ц?лые дни въ л?су проводилъ. Возьму изъ барской библіотеки романъ какой-нибудь и уйду. Особый какой-то міръ у меня сложился, и жилъ я въ этомъ мір? одинъ со своими думами. А ихъ, думъ-то, было много, много!..
…Л?томъ мн? вообще хорошо было. Любилъ я природу. Да, по сов?сти сказать, и теперь люблю. И теперь мое заскорузлое сердце дрожитъ, когда я иду одинъ гд?-нибудь полемъ, л?тнимъ днемъ, жаворонки поютъ. трава шепчется. Да… Ну за то зимой плохо мн? было: все дома, уйти некуда, ругань, попреки. И тосковалъ же я!
…И вотъ однажды, какъ сейчасъ помню, было это въ самый крещенскій сочельникъ, р?шился я ни больше, ни меньше, какъ покончить съ жизнью… Странно какъ-то было. Точно задумалъ уйти куда-нибудь на прогулку, а не на тотъ св?тъ. Да у меня, впрочемъ, все странно! — добавилъ онъ и провелъ рукой по лицу.
— Утромъ ушелъ изъ дому такъ, куда глаза глядятъ, мятель была, в?теръ, холодъ. Отошелъ верстъ шесть, не зам?тилъ какъ, опомнился, посмотр?лъ кругомъ, — нал?во поле, направо кусты ор?шника. И пришла мн? вдругъ, понимаете, мысль сойти съ дороги, отойти шаговъ двадцать и лечь въ сн?гъ. Схвачу, думалъ, горячку, проваляюсь нед?лю и капутъ. А когда, думалъ, помирать буду, когда соберутся около меня родные, я имъ и скажу, отчего помираю. Нате, молъ, вамъ!..
…Ну ладно, такъ я и сд?лалъ. Отошелъ съ дороги въ сторону, снялъ полушубокъ, снялъ куртку, поднялъ рубашку и легъ въ сн?гъ л?вымъ бокомъ. И вотъ, когда легъ, то вдругъ подумалъ, что это я такъ себ? только д?лаю, т. е. т?шу себя, и что это ничего не значитъ, и что не простужусь я.
…Собственно-то говоря, когда думалъ я еще только лечь въ сн?гъ, такъ ужъ эта мысль сид?ла въ голов? моей. Но зач?мъ-же, спрашивается, я такъ д?лалъ?.. Помню, когда я ложился въ сн?гъ и легъ съ ц?лью простудиться, то не думалъ вовсе о простуд?, а совс?мъ о другомъ думалъ. Я думалъ, что у меня въ л?вомъ тепломъ сапог? стелька протерлась. Потомъ, помню, взглянувши на дорогу, я подумалъ, что хорошо бы, кабы по ней, т. е. по дорог?-то, по?халъ сейчасъ генералъ или князь какой нибудь, который бы увидалъ меня, сл?зъ бы съ саней и, подойдя ко мн?, спросилъ бы: «что вы тутъ д?лаете?» А я приподнялся бы и сказалъ: а вамъ какое д?ло? Убирайтесь къ чорту!… Ерунда какая, а?
Онъ помолчалъ, свернулъ папиросу и с?лъ на койк?, прислонившись спиной къ ст?н? и сложивъ ноги калачемъ, по-турецки.
— Посл? этого, — началъ онъ опять, — мои мысли постепенно перешли на то, какъ я забол?ю, какъ станутъ ухаживать за мной, плакать, а я скажу: «Вотъ какъ помираю, такъ плачете, а то говорили: чтобъ ты издохъ»!..
…Передъ смертью, думалъ я, хорошо бы взять листъ бумаги и написать что-нибудь въ род?: «вырыта заступомъ яма глубокая», или «милый, другъ, я умираю». Для того написать, чтобы сказали посл? моей кончины: «Господи, какой онъ челои?къ-то былъ славный и умный какой былъ, а вотъ не ум?ли мы ц?нить его, и померъ».
…Говорятъ такъ, а я будто мертвый-то все это слышу, и мн? это очень нравится. Въ комнату, гд? лежу я, народъ ходитъ, глядятъ на меня, иные говорятъ: «Ишь, какъ живой лежитъ». Старикашка Блоха, обыкновенно занимавшійся чтеніемъ псалтири надъ покойниками, стоитъ неподалеку отъ меня и читаетъ какъ-то въ носъ слова п?сни царя Давида: «въ беззаконіяхъ зачатъ есмь и во гр?с?хъ роди мя мати моя». Все это я слышу.
…Днемъ мн? лежать очень весело, а ночью, наоборотъ, скучно. Въ комнат? сд?лается тихо, тихо. Блоха почитаетъ, почитаетъ и замолчитъ, засопитъ носомъ, опуститъ голову, потомъ вдругъ опомнится, тряхнетъ головой, перекрестится, взглянетъ съ испугомъ въ мою сторону и опять начнетъ торопливо читать что-нибудь. За печкой ему вторитъ сверчокъ, за ст?ной тикаетъ маятникъ нашихъ огромныхъ старинныхъ часовъ, однообразно и настойчиво, р?дко, точно выговариваетъ кто глухимъ голосомъ, считая: разъ! два! разъ! два!
…Но вотъ, я пролежалъ двое сутокъ. Завтра, значитъ, хоронить станутъ. Утромъ пришелъ попъ, стали
