съ дьячкомъ служить панихиду. Народу въ комнату набилось много, и у вс?хъ св?чи горятъ и такъ-то отъ этихъ св?чей душно!… Вотъ кончилась панихида, стали подходить ко мн? прощаться, н?которые плачутъ. Вотъ и Блоха л?зетъ и сильно отъ него водкой разитъ. Потомъ подняли гробъ, понесли вонъ. На порог?, слышу, говорятъ: «тише тутъ, не зад?нь краемъ». Принесли въ церковь, отслужили об?дню, отп?ли, стали снова прощаться, ц?луютъ, а я думаю: вотъ оно посл?днее-то лобзаніе!..
Вотъ закрыли гробъ крышкой; слышу: Андрюшка Гусакъ шепчетъ кому-то: «гд? молотокъ-то? Давай!» Застучали молоткомъ по гвоздямъ. Одинъ гвоздь не попалъ въ край гроба, а проскочилъ внутрь и воткнулся въ подушку, на которой лежитъ голова моя. Кончили, понесли на кладбище. Слышу, опускаютъ въ яму. Слышу — говоритъ батька: «земля бо есть», и всл?дъ за этимъ ударилась въ крышку первая брошенная имъ горсть земли, закапываютъ! Сначала шибко стучитъ земля, а потомъ все тише и глуше. И вотъ, наконецъ, тишина, ужасная тишина, мертвая тишина! Вотъ когда конецъ-то!.
Онъ замолчалъ, что-то думая. Лежавшій на полу старикъ завозился и с?лъ, упершись локтями въ кол?ни.
— Господи, помилуй насъ гр?шныхъ! — глухо проговорилъ онъ.
— Лежу я, — снова началъ рыжій, — долго лежу, и вотъ начинаютъ появляться черви въ гробу. Откуда они берутся — не знаю, только я чувствую какъ они ползутъ по моему т?лу, холодные, мокрые, скользкіе, ббрр!… Много ихъ и все разные: толстые, тонкіе, длинные, короткіе, и вотъ вс? они начинаютъ точить мое т?ло, вотъ всего они меня съ?ли, кости одни остались, черепъ лежитъ, ощеривъ зубы; вотъ рухнула на меня земля и придавила, кости отскочили одна отъ другой, и черепъ лежитъ уже не навзничь, а на боку, и страшно глядятъ дв? дыры, гд? были когда-то глаза, въ черную холодную землю! О-охъ!..
Онъ замолчалъ и перевелъ духъ. Я вздрогнулъ. Нел?пый разсказъ странно овлад?валъ мною, какъ кошмаръ.
— Господи, помилуй насъ гр?шныхъ! — опять проговорилъ старикъ.
— Что же дальше? — спросилъ я
— Что дальше? Да что: страшно мн? стало, вскочилъ я, од?лся да поскор?й домой, и ничего… не простудился в?дь.
Онъ замолчалъ и легъ навзничь. Старикъ тоже легъ. Въ каморк? стало тихо. Только слышно было, какъ съ улицы по стекламъ стучитъ сухой сн?гъ да глухо шумитъ в?теръ. Я снялъ пальто и, подостлавъ его, тоже легъ. Но не спалось. Мы вс? трое лежали и думали каждый свои думы, и вс?мъ намъ, кажется, было одинаково тоскливо, постыло и жутко.
— Семенъ! — окликнулъ меня старикъ.
— Что?
— Не спишь?
— Н?тъ.
— А ты спи! Спи, я теб? говорю!
— А ты что не спишь? — спросилъ рыжій и, обернувшись ко мн?, произнесъ:- жутко, а?!
— Что жутко? — спросилъ я.
— Такъ, вообще, жить жутко!… Люди-то ужъ больно того…
— Не суди людей, — сказалъ старикъ и опять с?лъ, — не суди, гр?хъ!… Не люди виноваты, а мы сами… Мы то нешто лучше, а? Подумай-ка!
Рыжій засм?ялся и, махнувъ рукой, сказалъ:
— Вс? хороши! Чудакъ! Да разв? я себя хвалю: я самъ подлецъ; такъ я говорю, вообще… Потому видалъ кое-что на своемъ в?ку, всего было…
— Что-жъ ты не живешь, какъ должно? — опять сказалъ старикъ, — зач?мъ бродяжничаешь? Православныхъ объ?даешь…
— Зач?мъ, зач?мъ!… такъ стало быть, надо!…
— А давно вы такъ-то? — спросилъ я.
— Что?
— Ходите?..
— Да ужъ давненько! — Онъ помолчалъ и, обратившись къ старику, сказалъ: — Я теб?, старикъ, скажу, какой разъ со мной случай былъ, и какой я подлецъ есть. Слушай-ка. Жилъ я тогда въ Москв?, хорошо жилъ… только пилъ сильно… Какъ я свихнулся и на эту дорогу попалъ, по которой теперь хожу, я вамъ разскажу посл?, а теперь вотъ мн? вспомнился одинъ случай. Шелъ я, помню, разъ передъ вечеромъ домой по бульвару полупьяный, и попался мн? навстр?чу челов?къ одинъ, не молодой ужъ, од?тъ прилично, лицо пріятное и страсть какое грустное… Поровнялся со мной, — а шелъ-то я не по главной алле?, а по боковой, въ сторонк?, и гуляющихъ зд?сь не было, — посмотр?лъ да и говоритъ мн? потихоньку: «Будьте добры, дайте на хл?бъ. Не ?лъ вторыя сутки». Остановился я, посмотр?лъ на него, вижу: челов?къ не вретъ… И странная мн? пришла мысль въ голову, странная и ужасно подлая! Захот?лось мн? унизить этого челов?ка и посмотр?ть, что изъ этого выйдетъ…
Досталъ я три рубля, показалъ ему и говорю: «вотъ, говорю, я вамъ отдамъ эти три рубля, если вы встанете на кол?ни и сапогъ у меня поц?луете»… А самъ эдакъ ногу впередъ выставилъ…
…Посмотр?лъ онъ на меня, трясутся, вижу, у него губы и побл?дн?лъ весь; подумалъ, подумалъ, вижу, трудно ему, борется… однако, кончилъ т?мъ, что опустился на кол?нки и поц?ловалъ сапогъ… А я его эдакъ будто нечаянно по носу сапогомъ-то чикъ! — Извини, говорю, не нарочно. Отдалъ ему деньги… Взялъ онъ и говоритъ: «Мужикъ ты»! Такъ это меня взорвало… «А вотъ, говорю, хоть и мужикъ, а деньги-то ты у этого мужика ваялъ да еще и ногу поц?ловалъ.» — «Мн?, говоритъ, жрать нечего. Не я ц?лую, а голодъ. У меня, говоритъ, жена, д?ти, мать сл?пая». — Эка штука, отв?чаю, мн? кабы и жрать нечего было, такъ я бы и то не сталъ этого д?лать, что ты сейчасъ сд?лалъ… вотъ теб? и «мужикъ»… А ты дворянинъ, что ли?.. Плюю я на тебя…
И пошелъ отъ него прочь… Только слышу, догоняетъ онъ меня… Сопитъ, какъ запаленная лошадь.
— На, говоритъ, возьми свои деньги назадъ… Стыдно теб?, когда-нибудь будетъ… вспомнишь, мерзавецъ, это. — «Что-жъ, говорю, давай. Я ихъ вотъ на землю брошу, а ты поднимешь». — Подлецъ ты, говоритъ, мерзавецъ. Ты самъ поднимешь… — и швырнулъ деньги на землю. — Нагнулся я, поднялъ и говорю:
— «Задаромъ ногу-то, значитъ, поц?ловалъ». — Засм?ялся и пошелъ отъ него прочь. Отошелъ шаговъ десять, оглянулся, стоитъ онъ, смотритъ на меня. Остановился я и крикнулъ ему: — «А жена-то съ д?тишками все-таки не жрамши будутъ»!… и пошелъ, не оглядываясь… Хорошъ эпизодецъ, а?..
Онъ замолчалъ и посмотр?лъ на насъ. Я ничего не сказалъ, а старикъ подумалъ и сказалъ:
— Нашелъ ч?мъ хвастать… Подлецъ и есть!
— Ну то-то же! Да мало ли, — началъ опять рыжій, — что со мной бывало и что я прод?лывалъ, пока не попалъ на свою настоящую точку… Я давеча говорилъ вамъ, — обернулся онъ ко мн?,- что у меня отецъ строгій былъ, бывшій кр?постной… Понятія у него самыя дикія были. Хамъ, однимъ словомъ, съ ногъ до головы, царство ему небесное, не т?мъ будь помянутъ. Жилъ я у него л?тъ эдакъ до двадцати трехъ и надо?лъ ему до смерти… Видитъ онъ, что я д?лать ничего не хочу, а только книжки читаю, да барина изъ себя корчу, прогналъ меня. Говоритъ: «Ступай отъ меня ко вс?мъ чертямъ. Не стану я тебя держать… Добывай себ? хл?бъ. Можетъ, узнаешь, какъ люди живутъ, очухаешься». Далъ мн? деньжонокъ и того… выставилъ! — «Ищи, говоритъ, м?сто. Люди ищутъ, находятъ». — Ну, отправился я въ Москву, кое-какіе знакомые были, просить сталъ. Пріискали мн? м?сто, въ магазинъ къ купцу одному. Сталъ я жить, приглядываться. И скоро постигъ купца этого! Понравился ему. Полюбилъ онъ меня… Стали у меня деньжонки водиться. Од?лся франтомъ, водочку сталъ попивать, м?ста разныя эдакія узналъ, вошелъ во вкусъ… Прожилъ годъ, совс?мъ привыкъ, въ выручку сталъ лазить… Ум?лъ скрывать. Хозяинъ во мн? просто души не чаялъ. — «Честный ты, говоритъ, Мишутка, парень». — Ладно, думаю, честный!… Разъ, помню, у насъ разговоръ былъ… Онъ говоритъ: «Вотъ мн?, это ему-то то есть, люди за добро зломъ платятъ. Не одинъ разъ такъ было». А я, понимаете, такое удивленное лицо сд?лалъ и спрашиваю: — «Да неужели, Иванъ Петровичъ, такіе люди есть? Господи, да какъ же это за добро зломъ?!» — «А ты, думаешь, какъ? Эхъ ты, говоритъ, Емеля, простота!» и по плечу меня похлопалъ. «Жизни ты, братъ, не знаешь, простъ! Материно молоко на губахъ не обсохло»… Слушаю я его, разиня ротъ. А онъ-то, дурья голова, передо мной распинается. Эхъ ты, думаю, скотина, дуракъ! — Ну, ладно, такъ и жилъ я. Знакомство у меня
