«острожнымъ» запахомъ, сид?лъ на табуретк? дежурный и клевалъ носомъ.
— Кузьма! — окрикнулъ его приведшій насъ челов?къ, — проснись!… Сваты прі?хали…
Кузьма поднялся съ табуретки, оглянулъ насъ и спросилъ:
— Погода знать на двор?-то, а?
— Стрась! — отв?тилъ приведшій насъ и добавилъ: — А ихъ вотъ чортъ носитъ!
— Н-нда, д?ло казенное, — проговорилъ дежурный и, погляд?въ на насъ сонными глазами, добавилъ: — Ну, соколы, пожалуйте!..
Онъ повелъ насъ по корридору направо и остановился передъ небольшой, грязной дверью съ отверстіемъ посредин?. Сквозь эту дырку шелъ слабый св?тъ изнутри. Гремя засовомъ, солдатъ, не торопясь, отперъ дверь и сказалъ, распахнувъ ее:
— Пожалуйте! для васъ покойчикъ!..
И, пропустивъ насъ, громко захлопнулъ дверь, заперъ ее опять и ушелъ, скребя по полу корридора сапогами, на свое м?сто, къ л?стниц?, на табуретку.
XIX
«Покойчикъ», въ которомъ мы очутились, была узкая, загаженная, съ однимъ окномъ, вонючая каморка. Почти половину этой каморки занимала голая досчатая койка, на которой, подложивъ подъ голову руки, лежалъ какой-то въ изодранномъ, грязномъ б?ль? рыжій челов?къ и, глядя на насъ, ядовито усм?хался.
Около койки стоялъ столикъ, на немъ жестяная, съ закопт?лымъ, разбитымъ до половины стекломъ, лампочка… Въ углу, около порога, стояла неизб?жная «парашка».
Войдя, я бросилъ свой арестантскій блинъ-шапку на столъ и с?лъ на полу въ уголъ… Старикъ постоялъ немного посреди каморки, о чемъ-то думая, и тоже с?лъ рядомъ со мною, принявъ почти такую же, какъ давеча въ вагон?, задумчивую позу.
Рыжій челов?къ, лежавшій на койк?, повернулся на бокъ въ нашу сторону и, немного помолчавъ, пристально глядя на насъ большими выпуклыми глазами, насм?шливо спросилъ у меня:
— Куда изволите отправляться, синьоръ?
Я сказалъ.
— Подлый городишко! — сказалъ онъ. — А сей мужъ? — кивнулъ онъ на старика.
— Тоже.
Онъ замолчалъ, запустилъ об? руки за пазуху грязной рубахи, поскребъ тамъ ногтями, морщась и хмуря брови, и опять спросилъ:
— На улиц? какъ, холодно?..
— Холодно.
— Гм! А я вотъ лежу зд?сь одинъ… скучища, не спится. Васъ тамъ на полу обсыпятъ. Если хотите, я могу пот?сниться, на койк? двоимъ м?ста хватитъ…
— Зач?мъ же, — сказалъ я, — все равно…
Мы замолчали гд?-то въ углу заскребла мышь, въ корридор? закашлялъ дежурный…
— И чортъ знаетъ, для чего эдакая тварь на св?тъ произведена?! — воскликнулъ онъ вдругъ такъ неожиданно и громко, что я вздрогнулъ.
— Какая тварь?
— Вши!..
— Отъ Бога на пользу она! — глухо и глядя въ полъ, произнесъ мой старикъ.
— Вша-то?..
— Живешь хорошо — н?тъ ея, — продолжалъ старикъ, — а напала на тебя тоска, и она тутъ. Откуда взялась, а?
— Отъ Бога? — насм?шливо произнесъ рыжій.
— Все отъ Бога… А то отъ кого-жъ?
— Какая же отъ нея польза-то?
— А та и польза — не зазнавайся! Знай, значитъ, что тебя во всякое время вша ?сть можетъ…
— А умремъ — черви съ?дятъ! — засм?ялся рыжій, — такъ, что ли?!
— А умремъ — черви съ?дятъ! — подтвердилъ старикъ, — это в?рно… Такъ и надо нашему поганому т?лу, чтобъ его и заживо, и замертво всякая нечисть ?ла… Душа нужна! — добавилъ онъ, помолчавъ.
— Душа? — переспросилъ рыжій и, тоже помолчавъ, добавилъ:- Ты кто?
— Я?.. Челов?къ, аль не видишь?
— Вижу — челов?къ изъ какихъ?.. Кто? Званіе твое?.. Мужикъ, м?щанинъ? Кутейникъ?..
— Такой же, какъ и ты, полевой дворянинъ, — сказалъ старикъ и началъ снимать съ себя рваное пальто. — Спать пора, сказалъ онъ, — ложись-ка, землячокъ, намъ съ тобой утромъ идти надо: заправляйся, отдыхай.
— Не хочется что то! — сказалъ я.
— Что такъ? спросилъ старикъ и, взглянувъ на меня, добавилъ, — аль скучно?
Я промолчалъ.
— А ты не скучай. Брось! Э, милый, милый, чего въ жизни не бываетъ. Да, поживешь — узнаешь. Умный п?шкомъ ходитъ, дуракъ въ карет? ?здитъ… Да!
— А ты умный? — сказалъ рыжій, д?лая папироску.
Старикъ ничего не отв?тилъ и, вставъ, началъ молиться Богу въ уголъ, гд? вис?ла маленькая икона.
— «Къ теб? пречистей Божіей Матери азъ, окаянный, припадая, молюся, — громко читалъ онъ, крестясь и кланяясь: в?си, Царице, яко безпрестанно согр?шаю, прогн?вляю Сына Твоего и Бога моего, — онъ опустился на кол?ни и голосомъ, въ которомъ дрожали слезы, продолжалъ: — И многожды аще каюся, ложь предъ Богомъ обр?таюся, и каюся трепеща, неужели Господь поразитъ мя».
— Святъ мужъ, брось! — сказалъ рыжій, лежа навзничь и пуская дымъ въ потолокъ. — И безъ тебя тошно! Брось, вотъ заявился! Что онъ изъ духовныхъ, что ли? — обратился онъ ко мн?,- монахъ, что ли, какой?
Я промолчалъ. Старикъ, не обращая вниманія на его слова, продолжалъ молиться. Слова молитвы звучали странно въ этой тухлой, загаженной каморк?.
— Что за челов?къ? — думалось мн?,- какая его жизнь?..
Окончивъ молитву, онъ молча, не глядя на насъ, разостлалъ на полу пальто, снялъ съ ногъ холодные съ короткими голенищами сапоги, огляд?лъ подошвы, размоталъ подвертки и, подложивъ все это подъ голову, кряхтя и вздыхая, легъ на бокъ лицомъ къ двери.
— А вы? — спросилъ рыжій.
— Я… я посижу.
— Вы курите?..
— Курю.
— Не угодно ли?
Онъ далъ мн? окурокъ и легъ опять на бокъ.
— Тоска! — сказалъ онъ, — смерть! Не спится. Скор?й-бы разсв?тало… Л?зетъ въ голову всякая чертовщина!..
— А вы давно зд?сь? — спросилъ я.
— Да вотъ уже третьи сутки.
— А отсюда куда-же васъ? — спросилъ я.
— Куда? Да не знаю еще, не нам?тилъ.
— То-есть какъ — не нам?тилъ?
— Да такъ, мн? в?дь все равно. Куда захочу, туда и отправятъ. Я, наприм?ръ, сюда попалъ изъ Романова. Ну, а теперь думаю куда-нибудь подальше… на югъ… Меня, понимаете, изъ города въ городъ перевозятъ на казенный счетъ, какъ министра путей сообщенія. Гораздо лучше, ч?мъ п?шкомъ ходить.
