…Стали мы его хоронить… Д?ло-то зимой было… морозъ… холодъ несосв?тимый… Земля-то аршина на полтора промерзла… Самъ я могилу рылъ… билъ, билъ, ломомъ-то!. рою, а самъ думаю: кому рою?.. да… Ну ладно… Убрала его жена во все чистое въ гробу. Д?вки, цв?точницы сос?дки, цв?товъ дали… обложили его цв?тами-то… Лежитъ онъ въ нихъ, аки ангелъ Господень, и словно бы улыбочка на устахъ… Жалко! подойду, посмотрю — жалко!… Сердце-то точно кто раскаленными клещами схватитъ… Ну, пришло время, надо его изъ дому выносить… Что тутъ было, — и сказать теб?, родной, не сум?ю. Жена, какъ мертвая… обхватила гробъ-то, застыла… У меня и руки, и ноги трясутся, и плачу я, и топчусь на одномъ м?ст?, какъ баранъ… Понесли его въ церковь… Я иду сзади… Жена идетъ… качаетъ ее, какъ былинку… Шаль на одномъ плеч? виситъ, съ?хала… и треплется эта шаль по в?тру, какъ птица крыломъ. Ну, отп?ли въ церкви… Снесли на погостъ, зарыли въ землю… Пришли мы съ женой домой… тоска-то, Господи!… Пол?зъ я на печку, легъ, лежу и думаю… Вспомнилъ, какъ мы съ нимъ на печк? спали вм?ст?… какъ, бывало, скажетъ онъ мн?: «Тятька, обойми меня ручкой»…
Вспомнилъ, и такая меня тоска взяла — смерть! Сл?зъ съ печи, гляжу: жена держитъ сапожонки его, валенки, въ рукахъ и разливается, плачетъ… Еще пуще взяла меня тоска! Опротив?ло все… весь домъ… Глаза-бы не гляд?ли ни на что!… Взялъ шапку — ушелъ со двора… и началъ я, милый ты мой, съ эстаго разу пить… Забылъ все… и стыдъ, и сов?сть, и Бога… и Богъ меня забылъ… Наплевать, думаю, все одно, коли такъ… Точно, понимаешь, самому Господу на зло д?лалъ… Озв?р?лъ… совс?мъ опустился… жена опостыл?ла… бить ее сталъ смертнымъ боемъ, мытарить всячески… въ ея мукахъ отраду себ? находилъ… Что только я съ ней ни д?лалъ!.. Молчала она… извелась… высохла, какъ лучина… Разъ я, что съ ней сд?лалъ, не пов?ришь, а правда… распялъ ее!..
— Распялъ? — переспросилъ я.
— Распялъ! — повторилъ онъ, — съ пьяныхъ глазъ сд?лалъ это… Вывелъ ее на дворъ, привязалъ ноги къ столбу, а потомъ взялъ дв? веревки, привязалъ одной за руку, перекинулъ конецъ за переводъ, прикрутилъ, другую руку взялъ, перекинулъ опять конецъ за переводъ и эту прикрутилъ… Повисла она… Голову на грудь св?сила, глядитъ на меня… Взялъ я кнутъ да и давай ее полыхать…
Онъ замолчалъ… Мн? слышно было, какъ онъ весь дрожитъ.
— Страшно! — зашепталъ онъ, — огонь бы вздуть… покурить… а?.. Семенъ… Что ты молчишь?..
— Тебя слушаю.
— Страшно мн?, жутко… Жмись ко мн?, Христа ради… Не гнушайся ты моимъ т?ломъ, ради Господа… Челов?къ я тоже… пожал?й ты меня, старика!..
— Богъ съ тобой!… разв? я тобой гнушаюсь… мн? самому не легче твоего…
— Горюны мы… лежимъ вотъ, какъ псы… И никому-то мы не нужны… Не жалко насъ никому… Такъ, молъ, имъ и надо… Пьяницы… золотая рота!… О, Господи!… да, справедливо наказуешь… А тяжко… ахъ, тяжко на старости л?тъ терп?ть!..
Онъ опять замолчалъ… Въ труб? жалобно завылъ в?теръ… гд?-то стукнуло, упало что-то, въ с?няхъ замяукала кошка.
— Немного проскрип?ла она, — началъ опять шепотомъ старикъ, — извелась, впала въ чахотку, отдала Господу душу о самаго вешняго Миколу…
— Подожди! — перебилъ я его, — за что же, собственно, ты ее билъ?..
— За что? не знаю!… такъ… Стоитъ, бывало, мн? ее только разъ ударить, то и пойдетъ, и начну, и начну, удержу н?тъ! Молчитъ она, а меня пуще злость беретъ… Да что ужъ — вспомнить страшно!..
— Ну, какъ же ты безъ нея жить сталъ? — спросилъ я, видя, что онъ молчитъ.
— Какъ жилъ? пить сталъ, пить и пить, пить и пить…Все, что было въ дому, пропилъ… Нечего стало пропивать, взялъ да домъ съ землей продалъ… за полц?ны, по пьяному д?лу, кузнецу отдалъ… Съ годъ, должно, на эти деньги гулялъ, а потомъ вышелъ въ чистую… Сталъ нагъ и босъ… Ну, и сталъ жить: день не жрамши, да два такъ, пока не привыкъ… Попадешь, братъ, въ золотую роту, не скоро изъ нея выскочишь, засосетъ она тебя, какъ болото особливо, коли характера н?тъ, укр?питься не можешь… шабашъ! крышка! пиши пропало! Голодная жизнь, за то вольная, ничего ты не роб?ешь, — потому н?тъ у тебя ничего!… Какъ птица, куда задумалъ, туда и полет?лъ… Я, вотъ, всю Россію исходилъ. Спроси, гд? не былъ? На Дону жилъ, въ Соловкахъ жилъ, въ Крыму, на новомъ А?он? два года выжилъ… Гд? только не былъ! всего нагляд?лся, — и голодалъ, и сытъ бывалъ по горло, и битъ былъ, и самъ билъ… всего было, всего! И въ людяхъ живалъ, и топоръ на ногу обувалъ, и топорищемъ подпоясывался…
— Ну, а теперь ты чтожъ думаешь д?лать?..
— Что д?лать?.. д?ло мое одно: стр?лять… издохну, авось, скоро… Охъ-хо, хо!… курнемъ, а?..
— Не охота верт?ть, холодно…
— Какъ-то намъ по утру идти придется?.. ужъ и не знаю, дойду ли!… Объ чемъ думаешь, Сёмъ?.. Ты сказалъ бы хоть что ни на есть?.. Умрешь в?дь съ тоски такъ-то лежать… Сна н?тъ… дума… Клопы стали покусывать… Слышишь?..
— Слышу…
— Чиркни-ка спичку… Вотъ небось ихъ высыпало на печку.
Я чиркнулъ спичку. Она вспыхнула и тихо загор?лась, осв?тивъ слабымъ трепетнымъ св?томъ каморку… Испуганные св?томъ клопы поб?жали по печк? во вс? стороны… Спичка догор?ла и погасла… Я зажегъ другую и засв?тилъ лампочку. Множество клоповъ поб?жало по нашей постели, уб?гая отъ св?та… Старикъ поднялся и с?лъ, сложивъ ноги калачикомъ. Въ каморк? д?лалось все холодн?е. Паръ отъ нашего дыханья ходилъ волнами… Лампочка тускло мигала, какъ старая старуха глазомъ. Въ деревянной переборк?, часто и назойливо, чикали, точно карманные часы, червячки, точа гнилыя, трухлявыя доски…
Мы сид?ли около лампочки, глядя на мигающій св?тъ, курили и оба молчали, думая свои думы.
XXV
Такъ сид?ли мы довольно долго. Вдругъ гд?-то на крыльц? за дверью раздался крикъ, отъ котораго мы со старикомъ вздрогнули, потомъ затопали и застучали въ с?няхъ, и всл?дъ за т?мъ кто-то подошелъ къ нашей двери, отперъ замокъ и, распахнувъ ее настежь, крикнулъ:
— Волоки его, чорта, сюда!
Кричалъ это, какъ оказалось, сторожъ. Въ с?няхъ опять застучали, завозились, и слышно было, какъ волокутъ кого-то по полу.
— Да ну! — крикнулъ сторожъ, — ай не совладаете!..
— Здоровъ, дьяволъ! — раздался изъ темноты хриплый голосъ, и всл?дъ за нимъ мы увидали, какъ двое сотскихъ, съ бляхами на груди, съ возбужденными, красными лицами, выволокли на полосу св?та, къ нашей двери, какого-то упиравшагося пятками въ полъ и злобно хрип?вшаго челов?ка.
Сотскіе, пыхтя и сквернословя, втащили его къ намъ въ каморку и бросили на полъ. Челов?къ вскочилъ и ринулся къ двери. Сотскіе отголкнули его и выскочили вм?ст? со сторожемъ за дверь.
— Сиди вотъ зд?сь, дьяволъ тебя задави! — сказалъ одинъ изъ нихъ, — дурь-то выскочитъ…. троимъ-то вамъ весело…
— Проклятые! — закричалъ челов?къ и застучалъ объ дверь кулаками, — пустите!… Разнесу!..
— Разнесешь!
— Разнесу!
Челов?къ этотъ былъ пьянъ. На его худое, б?лое, какъ бумага, лицо и на огромные, налитые кровью, дико б?гающіе глаза страшно и противно было гляд?ть. Од?тъ онъ былъ въ одежду монастырскаго послушника. Длинные, совс?мъ рыжіе волосы мокрыми прядками трепались по плечамъ. Голосъ его, отвратительно хриплый, какой-то скрипучій, билъ по нервамъ и раздражалъ, какъ скрипъ немазаной оси.
— Пустите! — вылъ онъ дикимъ голосомъ и колотилъ кулаками въ дверь. — Дьяволы! Антихристы!… дверь вышибу!
Мы со старикомъ молча гляд?ли на него. Онъ не унимался. Наконецъ, старикъ не выдержалъ и крикнулъ:
