Может, Настя научит его говорить? – скакали мысли. И сама заодно научится? По-испански и по- английски. Какой язык для попугая родной?.. Короче, все надежды на светское воспитание повесил на попугая. Гувернера нашел! Как раз на гувернера похож, в зеленых штанишках. “Француз убогий”, как писал поэт…
Орал, пока его везли, и, когда привезли, – тоже. Раскаялись уже! Наверное, красотой этой в джунглях надо любоваться? Да, не всем порывам надо подчиняться, как-то надо соразмерять. Выпустить его на свободу? Замерзнет. Тут не джунгли его! Загнали себя в тупик. Погорячились!
И Настька – серьезная она у нас! – взяла ответственность на себя.
– Наверное, просит, чтобы из клетки выпустили его?
– Не знаю…
И больше не успел ничего сказать – Настька решительно шагнула, с некоторым усилием вытащила задвижку, открыла дверку. Хотел ее за руку схватить! Так почему не схватил-то? И сразу какой-то цветной ураган с дикими воплями – и Настин крик.
Оторвать его? Вместе с Настиной щекой? К счастью, у пианино стояла длинная пятилитровая банка с водой и отсаженными для унитаза гуппиями – вылил на попугая. Тот, возмущенно вереща, полетел через комнату (все распахнуто было), посидел на перилах балкона, встряхиваясь, и улетел. И не очень-то искали!
В больнице Настину щеку зашивали час.
Притягиваем мы беду своей излишней горячностью. Желанием сделать сразу, несмотря ни на что! Пока в больнице сидел, с горечью вывел это сходство – Настьки и себя.
У отца на селекционной станции я решился поехать с местными парнями в ночное – из стеснительного городского мальчика сразу атаманом тут стать! Они проучили чужака: усадили, подначивая, на абсолютно бешеного Буяна, – тот сразу же скинул меня, при этом я попал ногою в уздечку и вынужден был скакать рядом с ним, он на ногах, а я на руках, и он все изворачивался, норовя жахнуть подкованным копытом мне в голову. И таки попал! С тех пор я, видимо, нехорошо соображаю… Но дочка-то моя?! Зачем “наградил” ее этим?
…Потом мы сочинили с ней, правда, стих. И этим, кажется, доказал ей, что слово выше всего, побеждает невзгоды – и даже использует их!
– Если купишь какаду… Ну, Настя!
– Не знаю, папа! – пробасила забинтованная голова.
– Если купишь какаду… Будешь жить ты…
– Как в аду? – догадалась Настенька.
– Молодец!
И мы засмеялись. Слово побеждает все. “Жизнь удалась!”
– Что вы сделали с ней?! – завопила бабка. – Больше я вам ее не отдам!
…С годами шрам слегка заровнялся, но остался навсегда. Особенно когда она нервничала, краснела (а нервничала она всегда), шрам, похожий на молнию-застежку, проступал, белый, и она чувствовала, что все на него смотрят и всем неловко.
Все. Теперь Настя только наша. “Поставили на ней свое клеймо”, и нам за нее отвечать.
Глава 2
Канарейка Зося прыгает с качелей на звонкие прутья клетки и обратно. Переживает! После всего зверинца, который прошел через наш дом и постепенно весь, к счастью, передох, наконец-то, как награда за наши страдания, появилась Зося – золотая подруга, сгусток счастья и любви. Ликует, когда Настя подходит! В панике, когда Настя уходит. Каждое расставание приводило к слезам, и решено было отвезти ее с Настькой в Петергоф – зачем рушить счастье?!
Дремучие дед и бабка, естественно, встретили Зосю в штыки.
Бабка надулась как мышь на крупу, дед, раскрасневшись, срывающимся голосом кричал: “Немедленно заберите ее обратно! Здесь вам не базар!” И вот теперь, только придя с работы (даже раньше стал возвращаться – спешит!), аккуратно вешает пиджак в шифоньер и, оставшись в жилетке и галстуке, направляется к Зосе. Лицо его светится.
– Зосенька! Ну как ты тут без меня?!
Зося, пару раз вежливо свистнув, совершает звонкий прыжок с качелей на стенку – показывает, что радуется встрече.
– Ох ты Зосенька ты моя!
Тесть вытаскивает слегка загаженную подстилку, стелет свежую, вынимает кормушку, подсыпает зерен, меняет воду в блюдечке (туда уже попало несколько ядовитых какашек) и, наведя порядок, откидывается, счастливый, и наблюдает. Вот оно – счастье разумного труда! Зося благодарно попискивает, пьет воду, закидывая при этом головку и прикрывая глаза.
– Ух ты, прямо как человечек! – восхищается тесть.
– Все равно она больше любит меня! – обиженно басит Настька.
– Ну конечно, Настенька, тебя! – соглашается он, однако глаз не сводит с золотой птички.
Но сегодня – и это явно – Зося переживает только за Настю, мечется и плачет. Как поняла? Осенний солнечный день, и ничего вроде не предвещает… Настя в коричневой форме, в белом фартуке, в туфельках с ремешками. Купили, конечно, ей все, что положено. Рубчатые нитяные колготки чуть пузырятся на коленях – эти да, старые. Новые купить не удалось: дефицит. Плюс безденежье! Кидаю быстрый взгляд на нее, и сердце сжимается. Да. Не красавица. От красоты – только пухлые румяные щеки! И совсем за лето не выросла! Как же так? Вон у забубенных соседей-пьяниц, “забивших болт” на какое-либо воспитание, да и
