– Это чувствуется. Немножко отсталенькая она у вас.
“Отсталенькая!” Я сам воспитывал ее! Спускаюсь по мраморной лестнице. Настя, подняв голову, с надеждой смотрит… всемогущий папа все сделал?
– Поговорил. Все будет нормально!
– Как задачки? Решаете? – бодро спрашиваю я в очередной свой приезд. Они как раз с дедом сидят над арифметикой. Теперь возить Настеньку в город на выходные не получается: в субботу они учатся тоже.
– Решаем помаленьку! – Дед заговорщически подмигнул Насте, та почему-то обиженно отвернулась.
– А письмо как? – Вынул из ее сумки тетрадь.
– Писать я за нее не могу! – Дед обиделся на мои претензии, а Настя вообще выскочила из комнаты, стукнула дверью. Дед развел руками: вот так!
Бабка, поджав губы, молчала.
Как все повторяется – один к одному! Помню, как отец, вернувшись из командировки, с селекционной станции Отрада Кубанская (название осталось в голове), спросил у бабушки:
– Ну как он?
А я сидел в другой комнате, весь сжавшись, испуганный: сейчас подойдет?!
– Да неважно чего-то, – прошептала бабушка (но я слышал). Отец почему-то громко захохотал, сел ко мне за стол, где я маялся и страдал, обнял мощной рукой меня, лопоухого двоечника, и весело сказал:
– Сейчас мы отличника из тебя сделаем!
И сделал.
Помню морозный солнечный день. Я сбегаю по лестнице к отцу и раскрываю тетрадку. Прописи: “Лыжи, лыжи, лыжи”, и под “лыжами” – первая в моей жизни пятерка!
– Молодец! – хохочет отец. – На лыжах пятерку догнал!
Сколько прошло, а слово помнится!
Мы выходим с ним из школы. От мороза ноздри слипаются изнутри, в голубом небе сияет купол Преображенского собора. Обходим по кругу ограду церкви из цепей и трофейных пушек, сизых от мороза, отбитых у турок, как сказал отец. Ясно помню и ту яркую зиму, и красивый собор, и первую в моей жизни удачу.
И вот пришел мой черед выручать. Привожу ее из кухни, где она сидит, уставясь в окно, моргая, и сажусь за стол рядом с ней. Ну? Смогу я, как батя? Или, как говорит он ехидно, “кишка тонка”?
– Давай, Настя. Что вы там пишете? Да не бойся! Я тоже поначалу хуже всех писал!
А теперь зато вот какой! – гордо выпрямляюсь. Настя, вздохнув, открывает тетрадку… Да. Шок, конечно, случился.
– Что же ты пишешь так плохо? – вырывается у меня.
– А ты бы попробовал в такой тетрадке! – Она вдруг надулась.
Та-ак! Знакомый прием. “Виноваты обстоятельства”? Устраним! Листаю тетрадку. Да, типичное “изделие местной деревообрабатывающей промышленности”. Щепки в листе. Это не тетрадь, какое-то бездорожье и разгильдяйство. Страница колом стоит! Понимаю, кризис промышленности… Но еще, видимо, и экономия? Поворачиваюсь к тестю. Он как бы отстраненный, углубленный в газету, однако настороже.
– Какие есть в продаже – такие и покупаем! – говорит он.
– А другие бывают? – спрашиваю у Насти.
– Конечно! – выдает она, видимо, наболевшее. – У всех!
Тут, я гляжу, начало трагедии.
– И у соседки твоей по парте – тоже?
– Я одна сижу, – вздыхает она.
– Хорошо, – целеустремленно поднимаюсь я. – В городе поищу.
– И в городе нет! – произносит Настя. Горе ее уже, похоже, закрепилось. Так и дальше пойдет?
– Так где же берут их? – Тесть вступает уже воинственно, и для него это острый вопрос.
Я жду Настиного ответа: “Достают!” И тут я пас! Вступать в какие-то унизительные отношения?.. Вступишь! Это ты раньше был горд, а теперь как миленький вступишь в какие надо унизительные отношения.
– Из Москвы их привозят! – сообщает Настя страшную тайну, разведанную, видимо, с огромным трудом. – Говорят, магазин такой есть, на улице Горького! – Настя вздыхает, как по далекой стране, несбыточной мечте.
И это – проблема?!
– Ха! Так я как раз туда собирался! Сколько тебе штук?
– Правда, папа? – радуется Настя. У нее, оказывается, всесильный отец!
В Москву-то я, кстати, и не собирался. Хотя понимал, что надо. “Раздача” вся там! А ты – здесь. Пусть хоть несмышленый ребенок тебя научит, пустая ты голова! Попутно и свои устрою дела!
