Гоголем вышел.
– Собирайтесь! В Елово едем.
– Ур-я-а!
Встал сразу вопрос: в чем Насте ехать? Куртка уже позорная. Пальто – явно не то.
– А там дети будут? – волновалась Настя.
– Полно!
Первого числа магазины, как назло, все закрыты, да и что там найдешь.
И вдруг осенило меня! Надо примерить ей Ноннину дубленку, что я из Венгрии привез.
– Да ты что, Веча?! – воскликнула Нонна. – Велика ей!
Примерили – в самый раз! Догнала мать! И Нонна, золотая душа, даже не усомнилась:
– Отлично!
Настя, правда, тоже не усомнилась: надела, огляделась, словно всегда в ней была.
А мать напялила ее “наполовину английскую” куртку. Смеялись!
– Ну, ты всегда смешная была! – сформулировала Настя.
Выходили из лифта, и тут распахнулась парадная, и с роем снежинок явилась Снегурочка – чудненькая девочка с голубыми распахнутыми глазками, в белой кудрявой шубке и с таким же кудрявым пудельком на цепочке. Настина сверстница.
– А мы едем в Елово, в Дом творчества! – вдруг сказала Настя, и та, не найдя, что ответить, скрылась в лифте.
Вышли из электрички в совершенно другую жизнь! Розовый снег, хруст шагов. Снежинка, падая с ели, успевает повернуться и сверкнуть красным – синим – зеленым.
За концом платформы – наша Кавалерийская улица, но ходят по ней не кавалеристы, а писатели. Рядом вообще улица Танкистов! Честь им и слава, однако танки в этом раю ни к чему! Ну пусть еще проскачет кавалерист время от времени, мы не против, но не более того! Шутили про это с Настей, пока шли. Волновался. Сначала один тут жил без забот, потом с Нонной, уже с заботами, теперь – с дитем. Шли по аллее. Деревья, соединенные поверху льдом, образовали сияющую арку, торжественный вход. С кем я тут только не ходил… но – в прошлом.
– Стой, батя! Разогнался! – донесся до меня сзади голос Насти.
Ах да! Тормознул. Девчата, смеясь, догнали меня. Обе разрумянились. Жизнь полегчала. А это еще только начало отдыха!
Калитка нижней частью утопала в снегу. Это проблема для нездешних, а мы знаем что как: поднял калитку, сдернул с ржавых петель, переставил в распахнутое положение, в тот же снег, но в другое место, и мы прошли. Потом так же переставил ее обратно. Знать надо!
Наш старенький корпус смотрелся скромно. Глянул на Настю. Не разочаруется? Нет! Разрумянилась! Сияла! Ну я голова. Все умею. “Там будет бал, там детский праздник. Куда ж поскачет наш проказник?” Сюда. Шел, подпрыгивая.
– Батя наш тоже в детство впал! – улыбалась Настя.
– Так детский же праздник тут!
– А где же дети? – заволновалась Настя.
А вон они! Детки в клетке. Точней, за стеклом. Новый корпус столовой за стеклянной стеной просто кишел детьми; взрослые изредка лишь маячили между ними.
– Завтрак! – пояснил я.
– А мы можем туда? – замирая, спросила Настя.
– А то!
И мы вошли, потопав перед дверью ногами, оставив снег, – особенно старательно это сделала Настя.
И вошли в гвалт. Дети сидят по трое, по четверо, кто ковыряет кашу, кто размахивает стаканом, на еду никто из них почти и не смотрит, их мысли уже летят куда-то на волю.
– А у вас есть тут друзья? – боязливо прижимаясь к нам, спросила Настя.
– Тут в основном, Настенька, твои друзья, будущие! – уточнила Нонна.
– Но есть, впрочем, и бывшие. – Язык мой “вывихнулся” в последний момент, сначала хотел сказать “настоящие”, но выговорилось почему-то “бывшие”. И так оказалось вернее.
Алла и Тим вроде не замечали нас, шли, увлеченные руганью.
– Я сказала – нет!
– Ну мама!
Несмотря на остроту спора, Алле приятно, наверно, было слышать “мама”; мальчик привык. Вот кто вырос! Буйный вьющийся чуб. Такой же, похоже, характер.
Наткнулись на нас: я встал у них на пути.
– Я сказала – нет! – рявкнула Алла Тиму и тут увидела нас. – Каким ветром?
