– Тем же, что и вы! – спокойно ответил. А кому тут, действительно, быть, как не мне? И не Насте?
Алла – всего лишь жена писателя, точнее, переводчика, вернее, физика, балующегося переводами. Вот Кузина мать – та гигант! А эти – седьмая вода на киселе. Но держались спесиво. А что им остается еще? Да, Алла – королева антиквариата, однако какое это имеет отношение к Дому творчества?
Настька прямо извертелась вся, чтоб Тим обратил на нее внимание, но тот, чем-то обиженный, смотрел в сторону. Сложный мальчик. Подвинул к нему Настю: пусть дети пока притрутся после долгой разлуки.
– Ну мама! На полчаса! – стонал кудрявый белокурый Тим, упорно не замечающий нас.
– Нет! – отрубила Алла и лишь после этого повернулась ко мне. – Друг твой у мамы, Марго в больнице.
Знаменитая Кузина мать, подарившая нам всю латиноамериканскую прозу.
– Что с ней?
– Инсульт. Похоже, последний.
Мне почудилось, что она хотела сказать: “Надеюсь, последний!”
Я склонил голову. Тим весь извелся в нетерпении и явно ненавидел нас, встрявших в его спор с матерью: так бы он давно уже вырвал свободу! Настя, поняв, что он не видит ее в упор, раскраснелась как свекла. Надо это как-то разруливать.
Нонна так вообще не ощущала тревоги – радостно кинулась в сторону и обнималась с подружкой Лидкой, женой опального поэта Моева.
– Ладно. Но только на полчаса! – процедила Алла. И Тим унесся.
Мы вошли в корпус.
– Вот вам ключ, идите! Я сейчас.
И Нонна ушла с Настей, и Лидка с ними. И мы остались с Аллой лицом к лицу в бурной толпе ребят, прущих из столовой.
– Вот уж не знала, что ты такой друг детей, – процедила Алла. Дети орали, пихали нас. Да, раньше их другом действительно не был. Но стал.
Настя вышла из номера одна и неловко стояла в проходе, у стены.
– Раз уж мы такие их друзья, сделаем так, чтобы твой красавчик для начала хотя бы признал Настю… и чтоб они умчались подальше.
– Ясно. Тим! Сюда.
Тим, оторвавшись от своей “кодлы”, подошел.
– Ты что, не узнаешь Настю? Так вот, будь любезен, пригласи ее к вам!
Тим глянул на Настю, отрывисто кивнул. Понял это как наказание.
– Айда! – Он мотнул чубом, и они всей толпой промчались сперва в один конец коридора, потом зачем-то в другой. Настька, пыхтя, еле успевала за ними. Тим распахнул дверь – кружась, ворвалась метель, – и они умчались. Настя на прощание кинула взгляд, взгляд был счастливый.
– А где Настя? – Тут, наконец, появилась Нонна, “встревоженная мать”.
– Где надо. Гуляет! – довольно резко ответил я. Нонна, впрочем, не огорчилась.
– Ой, а можно я к Лидке зайду? – воскликнула Нонна.
– Давай!
Еще одно дитя умчалось.
– А мы как будем хулиганить? – усмехнулась Алла.
…Гуляй, пурга! Целовала жадно. Порой исступленно.
Потом я с облегчением пришел в наш девятнадцатый номер. Нонна, как и обычно, “перегуляла” меня… теперь и Настя не отстает. Сидел один. Воспоминания о прежней жизни, прожитой здесь, нахлынули на меня. Комната длинная и узкая, как душный школьный пенал, канцелярская хромоногая мебель, но душа моя здесь, тут я начал писать.
Включил яркую лампу, осмотрел письменный стол. Точно! Выжженное на полировке клеймо. Однажды грел воду в стакане кипятильником, не сводя при этом глаз с рукописи (чайку хоть хлебнуть, не отрываясь!), и вдруг распахнулась дверь, ворвались веселые друзья, с мороза, с бутылкой, и немедленно понадобился стакан. Я выкинул из него кипятильник, подставил под живительную струю. И веселье наше прервалось лишь тогда, когда запахло паленым – кипятильник выжег тавро! Вот оно. Где они ныне, драгоценные мои друзья? Дети нас растащили!
Ладно! Стал раскладывать свои листки, бережно разглаживал. “Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась”. Но почему “беспричинно”? Настя меня сюда привезла. “Новый этап творчества”. Более суровый. “Жизнь удалась-2”. Писал.
Грохнула дверь. Ввалилась Нонна – и села на пол. Губы мокрые. Глаза плывут.
– Та-ак. Это ты с Лидкой?
– А что – нельзя? Все жже в ппорядке…
“Хороший пример” для дочери!
– Уезжай.
