– Нам с тобой неважно, что о нас говорят.
Подумав, одобрила мысль. Кивнула. Налаживается диалог!
– …Нам важно, что мы сами думаем о себе.
И на это кивнула. Такая трактовка ее устраивала.
– Но главное, мы не можем жить обычно, как все. Не дано почему-то. Однако именно такая, самая обычная, жалкая жизнь с твоими тройками тебя и ждет. От школы до старости. Тебя это устраивает?
Заметил, что в маминой комнате шорох разворачиваемых пакетов резко затих. Изумлена. Слушает. Настя тоже застыла. И “куриные” причитания измученной Нонны (палила курицу – так было принято тогда) тоже затихли. Слушают!
– Нет, – наконец произнесла Настя.
– Нам это не нужно – “как у всех”! Ты это уже, наверно, заметила?
Кивнула. Самолюбие у нее действительно гигантское – “как все” не согласна.
– Поэтому у нас с тобой только две дороги. Или вверх!..
Полная тишина в квартире.
– Или – вниз. Если не получается выше, то мы выглядим, наоборот, хуже всех! Гибель. Чем занимаются люди обычные, чему радуются – нам это, увы, не дано! И не надо! Понимаешь?
Подумав, кивнула.
– И я тоже чуть не погиб, пока не понял… Обычное не принимает нас. Даже если мы притворяемся, мол, мы как все, они мгновенно расчухивают нас и выталкивают из своих рядов! Меня вот в ЛЭТИ из комсомола исключили, – сознался я в давнем. – И не могли даже объяснить в райкоме – за что? Не такой, как все! После восстановили. Поняли – безнадежен. Мы – на краю, понимаешь? И с обрыва – только вверх. Если не взлетим – разобьемся. Понимаешь? Пора. Такие уж мы. Не будь мой отец гениальным селекционером, засмеяли бы его: “Дяревня! Чокнутый!” А я? Тоже последним в классе считался! Били кому не лень. А закончил – первым! Ты думаешь, почему у меня золотая медаль? От наглости? Наоборот, от испуга! Чтобы в обычную жизнь не попасть. И если б не стал я писателем, был бы где-нибудь на побегушках и ненавидели бы все. Ясно?
Кивнула, не поднимая глаз.
– Потому что “отстраненные” мы. Думаем лишь о своем. И чтоб нас не забили, нам надо вверх. Там единственное наше место. И спасение. Панимаешш?
Может, я зря это ей? Ни один, думаю, подросток в ее возрасте этого бы не понял, заверещал бы: “Папуля, папуля! Купи крендель!” Но она поняла. Потому что – знала. Долго молчала. Кивнула.
– Вот так, Настенька! Будем считать, что ничего страшного и все впереди! Иди.
Ушла в свою комнату. И оттуда – ни шороха.
Зато вдруг с шумом выскочила мать, испуганная и даже какая-то растерзанная, давно ее не видел такой – с ухода отца.
– Валерий! Ты что здесь такое говорил?
Главное – не сдаться.
– То, что думаю, мама!
– Что за идеи о какой-то исключительности? Ты же фактически лишил Настю возможности обычной, нормальной жизни!
И Настя слушает, замерев. Но что делать?
– На обычную, мама, увы, нет времени. И сил! Это, увы, не мой удел!
Ей ли не знать: достаточно начудил.
– Это тебе! Но не девочке же! Не надо равнять!.. – перешла на шепот. Умолкла. Тишина! Продолжила: – А если у нее не получится так красиво, как ты говоришь… Понимаешь, на что ты ее обрекаешь? Вне общества!
Да-а. Почти такой же встревоженной она была и так же выскочила из своей комнаты еще на Саперном, когда мы подписи обсуждали в защиту Даниэля и Синявского.
“Остановитесь! – заговорила, выкинув руку вперед, словно упершись во что-то ладонью. – Мне сказал Вася Чупахин, снова будут сажать! Уже хватит нашей семье!”
Но то рассосалось. А вот это будет с нами всегда. Но, слава богу, ничего политического. Или – есть?
– Ничего, мама! Замаскируемся под нормальных! Я же сумел?! – лихо подмигнул.
– Во всяком случае, я очень рассчитываю, что ты понял меня! – Она подняла бровь.
– Хорошо, мама.
Ушла. Жизнь во всех комнатах снова зашуршала. У мамы, я уловил на ухо, шорох переменился. Так и не распаковавшись до конца, стала упаковываться: завтра уезжать. Но даже по шороху чувствовал (всю ее ощущал), что теперь она более-менее довольна: уберегла молодую семью от непродуманных решений!
Ночью девчонки шептались:
– Дг?
– Дг!
