– Ой, мама! – воскликнула Настя.
И спустились в ад! Там, действительно, происходило ужасающее: наша дворничиха Марфуга (в те годы были еще татарские, а не узбекские дворники) кинула в ведро с водой четырех щенков, трех белых и одного черного, и собиралась сверху придавить их вторым ведром, лишая дыхания! Успели выхватить одного.
– Почему ты этого-то схватила? – спросил я Настю.
– Понимаешь… он посмотрел на меня! – Настя тоже вдруг всхлипнула. Осталось заплакать лишь мне, что я не замедлил сделать: состояние позволяло, выпили с Кузей достаточно.
Я обнял их за плечи, и мы рыдали. Тут я заметил вскользь, как сильно Настя Нонну переросла: этакий неуклюжий кукушонок-переросток в гнезде синички. Некоторое время мы дружно плакали. Ничто так не сближает и не возвышает, как слезы!
Сидели, просветленные. Настя явно решила, что сделала доброе дело, лицо сияло решимостью. Не будем ее сбивать!
– Ну ладно! Молодцы! Сделали доброе дело! И деньги, кстати, сэкономили!
– Пойдем, я тебе квартиру нашу покажу! – Продолжая еще всхлипывать, Настя взяла щеночка на руки и понесла. Тот виновато скулил: понимаю, мол, виноват, но что делать?
– Слушай, а ведь это щенки верхней пуделихи Рафаэлы! – вдруг осенило меня. – Учителки нашей… и ее дочери!
– Ну и что? – бодро произнесла Нонна.
– Соображать надо. Как выглядит Рафаэла?
– Белая такая…
– А наш?! Черный! Всю породу им портит!
Нонна еще напряженно думала, шевеля губами, а Настя уже все усвоила, и взгляд ее был злобен. И тверд. Прижала щеночка тесней.
– Так они поэтому… их топили? – Губы Нонны дрожали.
– Сволочи! – прошипела Настя.
Нашли себе врагов! И кого!
Радовался лишь песик – развалился вверх животом.
– Горемыки мы! – пощекотал ему брюхо. Но он явно так не считал.
– Папа! – требовательно проговорила Настя – Как мы его назовем?
– Сейчас, Настя! – Стягивая рубашку, в ванную пошел. От нервного напряжения пот прошиб.
Тут и подумаю. Стою под струей.
…Конечно, правильнее всего было бы пустить этого щеночка в то же бурное плавание, из которого его зачем-то извлекли. Всем было бы спокойнее, включая его. А так, предчувствую я, на нем мы ускачем далеко, в туманную даль… И хоть бы спасла одного из белых, было бы еще ничего. А так – вроде позор на ее учительницу? Ну что за судьба?!
Готовимся дальше мучиться! Мужественно вытираюсь.
Снял с крючка джинсы (увы, не совсем фирменные, к моему стыду). Этикетка непонятная “Rickey”. Точно! – осенило меня. Рикки его назовем! Тем более “Рикки-Тикки-Тави” Редьярда Киплинга я Насте читал!
Забыв даже одеться, с джинсами в руках, наклейку показывая, словно документ, выскочил из ванной:
– Рикки его зовут!
Как будто в слове – спасение.
– Ну все! Теперь ты наш! – Нонна щекотала щеночку брюхо, тот раскинулся лапками вверх. Блаженствуют!
– Рикки! – строго окликнул я.
В ответ он кратенько взвыл с каким-то оттенком сомнения.
– Рикки! – еще более строго.
Закинув голову назад, он посмотрел сквозь кудряшки на меня: кто это там подает голос?
Мы засмеялись.
На первую прогулку наряжали его, как жениха, попытались даже расчесать его буйные кудри, но он яростно отстоял свой привычный облик, даже рычал, и мы смеялись: с характером!
Настя повела его пока на веревочке, за ошейником и поводком надо ехать на рынок. Нас не взяла.
– Он – мой! – рявкнула Настя. – Хотите, возьмите себе другого!
Обязательно!
Вернулась быстро – и грустная;
– Ну что? Познакомилась с кем-нибудь? – бодро спросила Нонна.
– Рикки познакомился, а я – нет! – вздохнула Настя.
