– Скорее бы лето, чтобы в Елово, на нашу дачу! – мечтательно проговорила она. При слове “нашу” Тим изумленно поднял бровь.
– А сейчас ты не в Елово разве живешь? – Он осмотрел Настю.
– Почему? – растерялась Настя.
– Да одета ты как-то… по-еловски, – сказал он и прошел.
– Ну все, Настя! Пошли! Мы торопимся! – вывела ее из оцепенения мать.
Настя, конечно, очень переживала. Все ее мечты были связаны с летом, с жизнью на даче, теперь общей… или нет?
И вот – получила.
– Настя! Не стоит расстраиваться, если кто-то там где-то не того. Панимаешш? Главное – сама!
Настя вдруг резко поднялась, с бряканьем сняла поводок с гвоздика. Рикки стал отчаянно прыгать, падая со всей высоты с таким стуком костей, словно хотел продемонстрировать, что при таком счастье и костей не жалко.
Грохнула дверь.
Характер бойцовский, отцовский!
Не возвращалась долго. Мы волновались, хотя понимали, что ей это нужно – “выбегать” горе, высушить слезы. Очень поздно пришла, но не успокоилась.
– Что же мне делать, папа?!
– Все, доченька! Все, что может помочь!
Пес со стоном и стуком костей рухнул на пол.
Глава 4
И во что он превратился за эти годы! Из кудрявого шкодливого весельчака в грязное, измученное создание со страдальческими глазами!
Сначала считалось, что это он убегал, гонимый пагубной страстью, и Настя гонялась за ним. Но с каждым годом все кренилось в “наоборот”: это Настю гнала пагубная страсть, а бедного пса она волокла за собой как прикрытие!
– …И что же, Настя, до часу ночи ты никак не могла его поймать?
Молчала, глядя исподлобья.
– А ты бы попробовал с ним, – мрачно проговорила.
– Я-то пробовал. Вообще с трудом уговорил его выйти из дома, а когда повел на дальний пустырь, он заскулил и стал упираться: не хочу в этот ужас, хочу домой. Так что, Настя, все ясно!
– Что ясно тебе? – Она гордо вскинула голову. Ну просто комсомолка на допросе в гестапо. В комсомол, правда, так и не приняли ее. Она презрительно говорила, что с этой организацией в школе давно покончено, но я-то узнал, что это не так.
Я теперь многое с запоздалым сожалением узнал! Теперь по субботам я ждал Настю у школы. Представляю, как бы я маялся перед одноклассниками, если бы меня в десятом классе встречал отец! Теперь сам маялся как отец: ходил, ожидая звонка, по утоптанному физкультурой полю под окнами школы- стекляшки, потом соображал: глядят и смеются! Прятался, отойдя на сто метров, в детский теремок.
Дожил, весельчак! Что у меня могут быть планы на этот день, это можно отбросить. Какие могут быть планы у меня?! Все мое подмято. Кто я такой? Это раньше, до Насти, я был кем-то, а теперь… подметала! Завуч сказала мне, что лишь на таких условиях, при моем постоянном надзоре, Настю оставят в школе. Только так! Где тихая, робкая девочка?
Когда я говорил ей, что надо попробовать все для успеха, имел ли я в виду действительно все? Но где здесь – успех?
Все уверения мои, что жизнь отличников легче всего, а мучаются, наоборот, лентяи, не воспринимались ею. Специально, можно сказать, написал “Похождения двух горемык” – про несчастных двоечников. Смеялась, но к себе почему-то не отнесла. Ее вдохновляла, скорее, эстетика “Молодой гвардии”: борьба не на жизнь!
– Брось, Настька! – успокаивал ее я. – Школа – это так… детский сад! Береги нервы – пригодятся.
Недавно заспорила с Анной, вернее, поймала ее: под каким небом – Аустерлица или Бородина – лежал и высоко мыслил раненый Болконский. Причем Настя оказалась права!
– Да, я потом справилась по учебнику, – с достоинством проговорила Анна, когда я к ней подошел.
Толстого она познает по учебнику! А я-то вложил в Настю все! И на кого напоролись?
– Настя права.
Однако на педсовет вызывают: непомерно горда!
– То есть вы поставили Насте двойку за то, что она оказалась…
…умнее вас? – чуть было не ляпнул.
…начитаннее вас? – тоже не очень тактично.
– …чуть осведомленнее вас в этот момент?
– Но она вела себя недопустимо заносчиво! – Грудь ее еще выше поднялась.
