– Тогда я уеду.
Взгляды наши слились. Но не соединились. Да. С этой труднее будет. Характер у нее!
– Ну так давай! – сказала и отвернулась.
Ладно. Хоть одну вытащу!
– Вставай, ты! – Нонну схватил за ее хрупкие плечики, встряхнул, поднял. Эта хоть легче!
–Д-давай! – пихнул ее к двери. – Прощай, Настя.
Ответа не последовало.
На улице эта вдруг уперлась:
– Н-н-не поеду!
– Ид-ди! – что есть силы пихнул. Пролетела несколько метров, заплетаясь ножками, но устояла. Балерина!
– Ид-ди! – снова пихнул. Специально на проезжей части ее не придержал: может, машина ее собьет и хоть как-то это кончится? Но – объезжали. При этом, конечно же, материли как могли. Тогда я решил собою заняться: шел напролом – пусть тогда меня собьют и так все решится? Не хотели связываться, объезжали. Не все еще в таком маразме, как мы.
Удивительно долго мы переходили: время будто растянулось. И я глядел на все как бы издалека, с сомнением и удивлением: не может со мной такого быть. Однако случилось. Невысокий бордюрчик, тротуар.
Глава 8
Долго не было ничего нового, месяцев шесть. По телефону Настя уверенно (но чаще, как правило, заплетаясь) рассказывала нам про каких-то бесчисленных своих “учеников” – история живописи, литература.
– Откуда ты это можешь знать, Настя? – пытался добродушно смеяться. – И потом, мне кажется, у тебя далеко не Эрмитаж! – Это уже злая издевка.
– Что значит – откуда знаю? – надменно произнесла. – Я же закончила государственный университет.
– Настя! – уже в отчаянии. – Ну мне-то хоть!..
– Что, отец?
Время от времени она появлялась у нас (занять денег), но как-то вскользь: “ехала по делу, оказалась вблизи”. И поскольку обоим неловко было глядеть, быстро разбегались. В последний ее заезд не выдержал, все же сказал (растолстела ужасно – глаза бы не видели):
– Настенька! Ты хоть пива не пей! Выглядишь страшно!
– Я не пью, папа! – почти с настоящей болью выкрикнула она. Слезы блеснули. Бедная наша!
Казалось бы, так и устаканилось: мы будем давать деньги, она толстеть. Бывают же неудачные жизни. И среди них, как ни странно, оказалась моя. Наша. Что ж, надо смириться, терпеть! Привыкнем.
Но это – не с Настей! Она все доводит до “совершенства наоборот”. Как мы с ней в школе еще пересочиняли, смеясь: “Во всем мне хочется дойти до самой жути!” Дошли.
Очередной наш звонок – и на фоне привычного нам, как шум дождя, голодного собачьего воя и уверенного Настиного баса (ученики, мол, задерживаются) вдруг чей это воспаленный вопль? Голос до боли знакомый. Не наш ли “артист”?
Значит, чем-то нравится ему эта сцена? Или другой нет? Бурые аплодисменты! По ошибке вместо “бурные” напечатал “бурые”. Ничего, сойдет.
– Нет, я больше с ней не могу! – вопил Колька.
Зачем же явился из небытия! Ну просто какой-то орущий призрак!
– Вы не представляете, что она за человек! – раскричался.
Представляем.
– Сказать, что с вами творит она?
И это знаем. Но, как оказалось, не в полном объеме.
– Сказала она вам, что беременна?!
– Как?!
– Девятый месяц уже!
И по надрыву его можно даже предположить, что не от него. Да. Вот и “премьера”!
Разговор. Уже, сами понимаете, не по телефону.
– Настя! Чей это ребенок?
Угрюмое молчание. Не знает ответа?
– Получается – ничей?!
Пожала плечом.
– Но ты же понимаешь, что это мой… внук?!
