Он не ответил, но своим неприятным взглядом держал ее, как паук муху, которая еще яростно бьется в паутине, пытаясь освободиться.
— Так вы говорите, что он с ними не водится? — глухо повторил он свой вопрос немного погодя.
— Не водится, нет… — кивнула она, охваченная тревогой, не понимая, какую цель преследует этот негодяй.
Знает о том, что делает ее муж, или нет? Знает о Сергее или не знает? Чего он хочет? Может, хочет просто сбить ее с толку, чтобы что-нибудь выведать? Или пришел наверняка? Она ломала себе голову, но поднимающийся в душе страх путал все мысли, и она с ужасом поняла, что уже не способна спокойно все обдумать. У нее было такое чувство, будто голова ее пухнет и лопается от боли.
— А как насчет того немецкого патруля, на который напали у Груни? — откуда-то издали послышался ей голос Антека.
Она задрожала. От его леденящего взгляда у нее обрывалось все внутри. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Не говорите, что вы об этом не знаете. Это от вас недалеко. Вы не могли не слышать стрельбы… — Он улыбался ей злой, застывшей улыбкой.
— Мы не слышали… Ничего не знаем… — говорила она все тише. У нее подкашивались ноги.
Воспользовавшись ее смятением, он нанес прямой удар.
— Они не были у вас… после той перестрелки?
— Нет… не были… — Ею овладело вдруг страшное предчувствие, что он знает обо всем.
Антек, повернувшись к немцам как-то странно, вопросительно взглянул на них, а потом стал смотреть на Ульяну.
— Послушайте, сватьюшка, у вас еще есть возможность выложить все начистоту…
Она энергично замотала головой.
— Но если вы прячете этих… вы знаете, что вас ждет?! — Он угрожающе поднялся.
Она чувствовала, что ее покидают силы, но продолжала отрицательно качать головой.
— Пойдемте, друзья. И вы, сватьюшка, с нами, — сурово сказал он и зашагал к дверям.
Ей почудилось, что мир закачался. Она прислонилась к печке и неподвижным взглядом уставилась на Антека. Зачем скрывать? Напрасно отпираться. Они знают все. Он пришел к ней просто поиграть в жестокую игру, как кошка с мышкой, с бедной, испуганной мышкой, которой все равно некуда убежать, потому что кошка ждет с протянутой лапкой. Хлоп — и поволокут ее в заднюю светелку, прямо к постели Сергея… А потом все разом утихнет, умолкнет, исчезнет, будто ее тут никогда не было, не было…
— Так пойдемте, сватьюшка! — донесся до нее с порога леденящий душу голос Антека.
Не помня себя, она пошла за ними. Ульяна едва передвигала одеревеневшие от страха ноги. Когда они направились к комнате Сергея, ей показалось, будто пол закачался под ней и она падает в ужасную, бездонную пропасть. Все лица — Мартина, Сергея, старика Смржа, немецких солдат и Антека — слились перед ее глазами в одно большое пятно. Предательский вопль, который она все это время подавляла в себе нечеловеческим усилием воли, готов был вот-вот вырваться из груди.
Она шла как во сне, и голоса и фигуры солдат видела будто сквозь пелену густого тумана. Ей уже казалось, что она видит призрачный сон, в котором по чьей-то команде все закружилось, завертелось, а потом вдруг остановилось, внезапно открыв недвижимое тело Сергея. А потом все снова закружилось и снова остановилось, и вновь открывалось и закрывалось неестественно скорчившееся тело Сергея. Это повторялось бесконечно долго, это ужасало ее и заставляло напрягать мысль, чтобы освободиться от этой невозможной, безумной, абсурдной бессмыслицы. Все это она воспринимала, как бы находясь за стеклянной стеной, как если бы это происходило помимо ее, за пределом ее понимания. Она смотрела, широко раскрыв глаза, как они основательно все рассматривают, обыскивают, простукивают, как во всем копаются, а постель, которая дышала, вздымалась и прямо-таки жила жизнью живого Сергея, постель, из- под высоко наваленных перин которой вырывались вздохи, эту постель они не видели. Они ходили вокруг нее, будто ее тут и не было, будто ее не существовало, будто она была невидимой. Они проходили возле нее один за другим с подозрительным равнодушием. Они проходили и уходили, и наконец ушли совсем — в сенцы, еще раз молча взглянув на Ульяну.
Она думала, что сойдет с ума, что не выдержит и закричит во все горло этим мерзавцам: «Вы! Безглазые! Безухие!», а потом бросится в комнату Сергея, раскидает перины на постели и завопит: «Вот! Вы, тупицы! А вы его не нашли! Как же вы хотите найти тех, в лесах? Ха-ха!.. Вы не видели, как над ним шевелятся перины, а хотите найти тех, над кем колышутся леса? Трусы паршивые! Вы боитесь их, потому что знаете: они готовят вам праведную месть за ваши зверства и подлости, мерзавцы проклятые!..»
— А где ваш муж? Говорите, у Чиликов? — как бы издалека услышала она голос Аптека, и ей показалось, что его холодный взгляд сверлит ее мозг и читает ее мысли.
Ей казалось, что все настороженно ждут ее слов, ее волнения и дрожи, что они только и ждут, когда ей откажут ум и сердце, когда она потеряет самообладание и рухнет перед ними на пол, — и тогда они вернутся к постели Сергея, найдут его и молча уставятся на нее…
— Так, говорите, он у Чиликов? — повторил Антек и подозрительно взглянул на нее.
— Мартин? — сказала она, захваченная врасплох, будто приходя в себя от какого-то потрясения. — Да… у Чиликов… — добавила она слабым голосом и потом долго, когда они уже ушли, стояла прислонившись к косяку, не в силах двинуться с места.
У нее вдруг страшно заболела голова, а сердце бешено колотилось от счастья — жестокого, невероятного, нереального, безумного счастья, — оттого, что они не нашли ничего, совсем, совсем, ну совсем ничего, и ушли. «Ушли, не нашли, ушли… — закружилось в ее трещавшей от боли голове, и она не могла додумать до конца эту мысль. — Как это могло случиться? Как могло случиться, что они не заметили человека под перинами, которые дышали, вздымались, жили, жили?..» Она плакала, смеялась, шевелила губами, будто потеряла рассудок.
— Ульяна! — крикнул страшным голосом старый Смрж. — Ульяна!.. Ведут его!..
Она непонимающе взглянула на старого Смржа, как бы очнувшись ото сна.
— Мартина твоего ведут! — закричал он с такой силой, что она окончательно пришла в себя. Потом сел на пороге сенцев и заплакал тоненько, как мышка, попавшаяся в мышеловку.
Ульяна поспешно выбежала на крылечко.
— Мартин!.. — зашептала она тихо и почувствовала, как сердце заполняет страшная пустота одиночества, глухая пустота. Ее постепенно охватывало какое-то ужасающее оцепенение. — Так они тебя схватили… Добрались до тебя… — Арестованные горцы молча спускались по заснеженному склону к дороге. — И не обернешься поглядеть на меня, Мартин? Стыдишься, что схватили тебя, поймали тебя, голубок мой, упрямая головушка… И уходишь спокойно, упрямо и гордо, будто не они тебя ведут, а ты их, Мартин, Мартин… — шептала она в тоске, глядя вслед мужу.
Неожиданно поднялся ветер. Не от леса, как обычно, а прямо с дороги. Он поднял ввысь столбы снега, будто хотел подпереть ими небеса, потом резко завернул к хуторам и помчался к лесу.
Занавешенное снегом солнце глядело на Ульяну жирным расплывчатым пятном. Ветер раз-другой покрутился у леса и воротился, весь взъерошенный от злости. Он гудел и свистел по отрогам, как рассвирепевший разбойник, потом сбежал в долину и там на минутку утих, будто хотел передохнуть, но через секунду вновь поднялся, неся на широких плечах огромные паруса снега, и пошел с ними напролом, словно сумасшедший.
Ульяна стояла, подавленная, и отсутствующим взглядом смотрела вслед мужу. Смотрела, как он исчезает из виду, как он тает перед ее взором, вот он совсем исчез, погас, как солнце.
Она невольно подняла глаза к серому небу, и в ту же минуту ею овладела странная мысль, что Мартин не исчез, что его лишь заслонила снежная вьюга, а когда она кончится, снова выглянет солнце и в его сиянии вновь можно будет увидеть лицо Мартина.
Бьела Калинова
