— Мало ли, при каких обстоятельствах мог потеряться человек. Да еще в те времена.
— Офицер — это не портсигар и не болонка, он не может «потеряться». В сохранившихся документах нет никаких упоминаний о гибели капитана Шкуренко. О его смерти от ранения или болезни. О его выходе в отставку или переводе в другую часть. Он просто исчез, как будто его и не было.
— Война есть война. Пропасть бесследно мог не то что человек — полк.
— Это при коммуняках полки пропадали, а в те времена…
— Да не идеализируй ты те времена, ради бога. Усатые чудо-богатыри и интеллигентные офицеры, игравшие на роялях… Трогательная белогвардейщина.
— Говори что хочешь, но человек исчез. Был, и нету.
— Ерунда. Ты надергал с сайта документов и теперь разводишь конспирологию. Шкуренко твой мог отбыть в родовое имение или помереть от пневмонии. А ты думал, что в Главном военном архиве зафиксирован каждый чих? — Бравик пренебрежительно махнул пухлой ладонью. Потом он, словно вспомнив о чем-то, спросил: — Кстати, а как он выглядел?
— Юферев пишет «энглизированный». Фигура гимнаста и нос с горбинкой. Еще я нашел в «Хрониках» ту фотографию, которую мы вчера открыли.
И Гена подал Бравику распечатку. Понизу изображения шла строчка:
Военные лекарi 40-й пехотной дiвизии Карского Отряда Русскихъ Войскъ.
Когда они спустились к машине, Бравик похлопал по карманам и сказал:
— Черт, забыл футляр от очков… Дайка ключ, я быстро.
Гена дал ему ключ от квартиры, а сам завел двигатель и стал протирать стекла. Бравик поднялся на восемнадцатый этаж, открыл дверь, прошел на кухню и взял со стола распечатку страницы с фотографией врачей сороковой дивизии. Там, приосанившись, застыли люди в мундирах. Крайний во втором ряду был снят в профиль. Лицо еле угадывалось, фотография выцвела еще за десятки лет до того, как ее отсканировали в Главном Военном архиве. Бравик снял очки и, озабоченно сопя, рассмотрел распечатку. Потом он сложил лист вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака.
— Ты зачем поднимался? — спросил Гена, выехав на Котельническую набережную.
— Забыл футляр от очков.
— Ничего ты не забыл.
— Хотел еще раз взглянуть на врачей.
— И что?
— Так, догадки.
— Скажи-ка, а чем это Вовка так пугал Шевелева?
— Пугал?
— Шевелев сказал тебе, что Вовка иногда его просто пугал.
— Он пугал Шевелева своими дикими выходками.
— Чушь. Я в жизни не видел человека уравновешеннее, чем Вова.
— И тем не менее.
Шевелев подлил Бравику чаю и сказал:
— Я Вову знал неплохо. Мы познакомились в восемьдесят седьмом, в Шхельдинском альплагере. За ним всякое водилось, человек был непростой. А иногда просто с цепи срывался. Я только ему мог такое оставить без последствий.
— Не понимаю. Володя был уравновешенным человеком.
— Это точно — уравновешенным. Но выходки допускал совершено дикие.
Солнечным февральским днем, стоя у верхней опоры чегетской однокреселки, Шевелев пристегнул лыжи к рюкзаку и стал медленно подниматься к «Балде». Всю ночь шел снег, теперь «Балда» пышно белела, на ней еще не было ни одного следа. Внимательно рассматривая северный цирк, Шевелев медленно шел наверх.
И тут его позвали:
— Паш!
Шевелев обернулся — его догонял Гаривас. Он шел налегке, его твинтипы «Scott» лежали на снегу, в ста метрах ниже.
— Куда собрался? — подойдя, спросил Гаривас.
— Не понял… Ты ж в Тырнауз поехал?
— Они с Трушляковой за час до этого поехали в Тырнауз. Я сам видел, как они садились в машину. Их Рустам повез, на белой «девятке». У Вовы сдох аккумулятор для камеры, а мы собирались на следующий день пройти от Гара-Баши до обсерватории, Вова хотел поснимать. Но у него аккумулятор совсем сдох, его хватало минут на двадцать. И они с Ксюхой поехали купить аккумулятор.
— С кем?
— Ксюха Трушлякова. Безумная девушка, досочница, ходит, дура, в одиночку всякими краями… Вова поехал в Тырнауз, и она с ним, за компанию. Она к нему неровно дышала, это все знали. Так вот. Часа в два мы с Фридманом и Дудкиным поднялись наверх. Собирались пройти от «Балды» до «Погремушки».
— Паша, я не знаю этих ваших слов.
— Сейчас. — Шевелев встал. — Я покажу.
Он открыл шифоньер и достал большую истертую панорамную фотографию Чегета. На ней разноцветными пунктирами были размечены райдерские маршруты.
— Вот, смотри. Мы хотели пройти отсюда, — Шевелев провел пальцем по одному из пунктиров, — вот сюда. Вдруг слышу: «Паш». Обернулся — Вова. При том, что они с Ксюхой на моих глазах сели к Рустаму в машину. Когда бы он успел вернуться?
— Вы вернулись уже, что ли?
— Ага, — сказал Гаривас, — уже вернулись.
— Аккумулятор купил?
— Нет. Там только к «Кэннону» есть батареи.
— Слушай, мы сейчас до «Погремушки». Присоединяйтесь, барон.
— Прости, Паш, — сказал Гаривас.
— В смысле?
— Я тебя четыре раза уговаривал.
— Ты чего? — недоуменно сказал Шевелев.
Гаривас подтянул перчатку и сильно ударил Шевелева в лицо. Тот, гремя лыжами, повалился набок, капли крови забрызгали снег.
— Хорошо, хоть нос не сломал. — Шевелев разгрыз сушку. — Блин, меня в армии так не били… И не по пьянке, заметь, не в запале. Поговорил со мной и уравновешенно дал в рыло.
Не пытаясь встать, Шевелев собрал ком снега и промокнул кровь.
— Прости, — без выражения сказал Гаривас. — Можешь мне уебать.
— Ты… — Шевелев прижал к носу снег. — Ты чо себе позволяешь?!
— Прости, — повторил Гаривас. — Спустимся под опорами. Я все внизу объясню.
Шумно дыша, подошли по глубокому снегу Фридман с Дудкиным. Фридман помог Шевелеву встать.
— Вы чего устроили? — растерянно сказал Дудкин. — Вова, ты заболел?
— Я все внизу объясню, — сказал Гаривас.
— Хули ты объяснишь… — Шевелев отбросил красный комок. — Это чо за номера вообще?!
