Ведь ты был прав!» Да где там! Никогда. В деяньях познается добродетель, А тот, кто для деяний слишком слаб, Тот сам себе и узник, и темница, Источник утешенья и сосуд. Ты видишь, Менекей, всё то, что слышу Я слишком ясно: за волной волна Подкатывает к семивратным Фивам. К нам движется война: скрипит обоз Под бременем ее, звенят доспехи, Стучат копыта, нивы стерты в прах И стены города трещат под градом Камней и стрел, Аресовых даров. Истерзаны безжалостным тараном, Кренятся башни, что возведены Под звуки струн священных; отовсюду Несутся стоны: враг, того гляди, Ворвется в крепость. Матери младенцев, Рассвет едва узревших, старики, Бредущие к закату, жены, девы, — Все молят, припадая к алтарям: «Спасите нас!» И ты спасти их можешь. Мои глаза твоих не видят глаз, Но ясно видят, что в тебе спасенье Фив осажденных. Прошлой ночью мне Сам бог войны, Арес, кому отрадны Людские жертвы, — грозный, весь в крови, — Из тьмы явился, будто с поля брани: Шлем в молниях, копье наперевес, И проревел: «Конец проклятым Фивам! Иссякнет семя Кадма, коль в роду Не сыщется безумец благородный, Что сам, своей рукою…» Мальчик мой! Нет в мире звука чище и прекрасней, Чем звук имен, принадлежавших тем, Кто отдал жизнь за милую отчизну: Они зовут на подвиги, в сердцах Великодушье будят и отвагу. Потомки их прочтут спустя века На мраморе колонн мемориальных — И воспоют героев прежних дней, У них перенимая честь и доблесть И силы черпая для славных дел. Судьба твоя завидна, ибо в жизни Всего важней достойно умереть. Ты можешь отказаться: горожане Добром тебя не вспомнят — ну так что ж! Но если ты решишься — ведь недаром Кровь Кадмова течет в тебе — тогда Все камни этих стен единым эхом Тебя восславят, камни мостовой Твердить под каждым кованым копытом Твое лишь станут имя, и ручей На склоне Киферона не устанет Твой подвиг пересказывать взахлеб Спасенным Фивам… Вход в пещеру Змея Почти зарос — так говорили мне. Пред ним площадка, где любил ночами Свои свивать он кольца, и плита, Алтарь напоминающая: прежде На ней дремал неумолимый Сфинкс. Грудь женская, чудовищные крылья И лапы льва, — там, в пропасти, на дне Белеют кости жертв, а рядом с ними — Его скелет: речь мудреца услышав, От ярости он прыгнул со скалы. Ты, сын мой, не таков: ты внемлешь кротко Тому, кто мудр, и ты поверишь мне, Ослабив тем проклятие Паллады, И сам в себе прервешь биенье жизни, Чтоб кровью загасить Ареса гнев. Без страха погрузишься ты во тьму, Лишь радуясь, что солнце, звезды, месяц Не озаряют так людских сердец, Как весть о подвиге. Ступай к пещере И девственную жизнь свою отдай Во искупленье зла. Моей ладони
