Мельник еще раз пережил этот прекрасный и важный момент, а мельничиха, не ожидавшая именно сейчас услышать предложение Миклоша, опустившись на стул, зарыдала.
—Так вот, мать, я-то знаю, что ты ответишь, но и Эсти надо спросить, — промолвил мельник.
Жена с грустной улыбкой махнула рукой.
— Эсти, Эсти… что ее спрашивать, и так все ясно. В тесто для вареников соли насыпала, так ей голову закружил этот плут, — и встав, она поцеловала егеря.
— Иди сюда, дочка, — позвал мельник Эсти, которая, ни о чем не подозревая, вошла в комнату, но, почувствовав праздничную торжественность и увидев заплаканные глаза матери и серьезное лицо Миклоша, застыла от удивления.
— Я тут.
— Миклош к тебе сватается, скажи-ка, хочешь идти за него.
— Папа…
— Не обнимай меня, глупышка, меня поздравлять не с чем, вот уж двадцать лет, как я обзавелся женушкой.
— Не двадцать, а девятнадцать, — поправила его мельничиха, — Эсти, подавай на стол и садись рядом с Миклошем.
Ветер словно за тем и подул, чтобы развеять туман. Покончив с ним, он прилег отдохнуть на солнышке, и ни одна метелочка камыша больше не шевелилась. И тогда вдруг оказалось, что местность, в тумане казавшаяся пустынной, на самом деле густо населена: сюда сели отдохнуть перелетные дикие гуси, овсянки на лугу клевали семена трав, три сарыча кружили в воздухе, а четвертый что-то ел, сидя на акации.
Вода в реке продолжала прибывать и с ревом стремительно неслась на юг.
—Ох, что же, что же будет со мной, я едва держусь на ногах, — стонал старый Тополь, но река ему не отвечала, она тоже не знала, что будет с ним.
Берега размыло, и оторвавшиеся глыбы земли сползали в воду, увлекая за собой испуганные кусты, которые унесет далеко, на новое место река; там где-то они приживутся или погибнут, погребенные под слоем тины.
Лутра принюхивался, потому что мутная желтая вода залила весь туннель, и в ней растворялся мерцающий свет.
— Что-то надвигается, — помрачнев, взглянул он на свою супругу, ведь выдры успели пожениться, не предавая это событие гласности. — У меня дурные предчувствия, — втянул он носом воздух, — но надеюсь, беда не случится.
— Весь берег сотрясается, — просопела самочка, — и голос у реки тревожный, — она повернулась мордой к туннелю. — Гляди!
Вынырнув из водоворота, в устье туннеля заползла большая зеленая лягушка. Вода, видимо, вымыла ее из жилища, и теперь она, еще не совсем проснувшись, растерянно моргала. Лутра пренебрежительно отвернулся, давая понять, что его ничуть не интересует эта незваная гостья, самочка же немедля позаботилась о том, чтобы лягушка так и не проснулась. Потом она легла возле супруга, но глаза у нее оставались открытыми, потому что в воздухе чувствовалось какое-то напряжение и даже с сухой стенки слегка осыпалась земля.
Кроме рокота реки слышалось лишь карканье ворон, да и то изредка и издалека. Нора точно стала слепой и глухой, в нее не проникал теплый свет сиявшего над миром солнца.
В лесу быстро высыхали опавшие листья.
—Клю-клю-клю, — спланировал большой зеленый дятел, и его звонкий крик разнесся среди деревьев как весть о весне.
Потом он застучал по стволу, но вскоре перестал и, опустившись на землю, принялся наводить порядок в муравейнике, подбирая клейким шероховатым языком личинки и насекомых.
Высоко над лесом летят дикие гуси; они держат путь к расположенным вдали озерам: им хочется пить, но сесть на буйную реку они опасаются. Позднее, наверно, они вернутся, а может быть, проболтают там до самого вечера и, спрятав голову под крыло, проспят всю ночь, убаюканные небольшими волнами. Озера неглубокие, даже выдре нельзя незаметно подплыть к птицам, можно спать в полной безопасности.
—Га-га, лилик-лилик! — кричат молодые гуси. — Какое здесь лето, какое прекрасное лето! — И опускают лапы в воду.
Вода тут теплей, чем в самые теплые дни на их северной родине, и мягкая, как бархат. Старые гуси хранят молчание.
—Ешьте, ешьте, но будьте осторожны, — чуть погодя принимаются они наставлять молодых.
Это все, что они говорят, но в этом мудрость опыта и предостережение: зима началась и может затянуться надолго; она не пощадит слабых, невыносливых птиц.
В камышах то одна, то другая сорока подлетает к дохлым собакам посмотреть, не исчезло ли пугало, но оно, разумеется, на месте, и белая тряпица — красноречивый запрет.
Над деревней высоко в небе вьется голубиная стая. То и дело мелькают белые крылья, но одного голубя в стае определенно не хватает — ведь полчаса назад ястреб Килли, наметив самого слабого летуна, преследовал его до тех пор, пока не сцапал. Увлеченный погоней, не считаясь с близостью людей, он загонял свою жертву и на середину двора, и залетал следом за ней в сарай и в конюшню. От ястреба не спасешься; напуганная стая голубей долго еще кружила в вышине, в то время как он давно уже закусил их товарищем, а остатки — если что-нибудь осталось — бросил: авось кому-нибудь пригодятся.
Вороны и сороки, разумеется, охотно подбирают крошки с его стола. Но ястреба — особенно дородной самки — следует остерегаться: кто знает, когда, зажаждав крови, он, беспощадный, потребует дань со своих нахлебников. Тогда поздно вопить родне: кого Килли схватил за шиворот, тот от него не уйдет. Иногда собирается туча серых ворон, и они, в конце концов, отгоняют ястреба от его жертвы, но это все равно что
