младший все равно ни слова не понимает, а Соне не только переводить — ей даже слушать лень: сидит вялая, всклокоченная, под глазами круги, лицо землистое.
— Сонь, ты себя нормально чувствуешь? — осторожно осведомился я, заметив неладное.
— Ну, знаешь! — вздохнула Софья, — Если такое нормой считать…
— Не придирайся к словам! — я постарался смягчить назидательный тон и говорить с отеческой заботой, — Ты здорова? Сможешь к Жозефине поехать?
— Ах да, надо тащиться к старой шизофреничке! — поморщилась Соня, потом вдруг сосредоточенно нахмурилась, вспомнила вчерашний день (наверняка не весь) и недоуменно посмотрела на меня, — А зачем к тетке-то?
— Слушай, мы же тебе не объяснили! — радостно встрял Иосиф — он любит демонстрировать свою хорошую память, — Я вспомнил вчера вечером о неучтенном персонаже, которого вскользь помянула тетя Жо, пока вы с Даней… э-э-э… — он осекся, заблеял и опасливо покосился на Франческо, самозабвенно уминающего московскую плюшку с маслом.
— Хватит дурака валять, — прошипела Софья, вскакивая из-за стола и подходя поближе, — Сказано было: не понимает он ни хрена! А вот глядеть со значением не надо! Итак, пока мы с Даней 'э-э-э', то тетя тебя что? У-у-у?
Я не удержался и пакостно захихикал. Жози действительно Оську едва не изнасиловала — она, кажется, от вида рыжего и конопатого мужчины остатки разума теряет. Моя реакция подлила масла в огонь.
— Тетя твоя, старая метелка, — рыкнул Иосиф, — говорила о твоем родственнике — придурке из Европы по имени Феденька. Ему, видите ли, приспичило получить полную опись семейного архива, книгу родовых тайн и звездочку в петличку!
— А вот про звездочку там не упоминалось, это тебя память подводит! — прогнусил я, заикаясь от смеха.
Ну очень забавно выглядела окрысившаяся парочка, тыкавшая друг в друга пальцами: сразу чувствуется — старые добрые друзья.
— Ты еще будешь мне указывать! — Оська моментально переключился на меня, намереваясь сорвать раздражение на более подходящем объекте, чем слабая (гм!) хрупкая (гм-гм!) девица (гм-гм-гм!).
И тут Софья присвистнула — да с таким азартом! Все оглянулись в ее сторону, а хрупкая девица прищелкнула в воздухе пальцами и торжествующе рявкнула:
— Так и мне говорили про Феденьку из Европы! Про его связи с издательскими домами и гонорар немереный.
— Значит, не врет, как ты думаешь? — спросил я, понимая, что тете Жо приврать — что… ну, неважно.
— Шансы на то, что все сказанное про таинственного Феденьку — правда, — занудил Иосиф, — увеличиваются вдвое. Или втрое. У тети Жози, по-моему, дважды одна и та же фантазия возникает редко.
— Ага, — кивнула Сонька, — Мне она про придуманные заслуги наших предков всегда по-разному рассказывает. А про реальные — одинаково. Ну, почти…
— Словом, как говорится в еврейском анекдоте, надо ехать, Мойша, надо ехать, — заключил я, — А пока, мальчики и девочки, прошу к столу! — и широким жестом указал на…
Ах ты, Господи! Зря мы оставили этого итальянского обжору без присмотра! Превосходно нарезанные и красиво разложенные разносолы точно смерч унес, прозрачное брюхо кофейника на две трети опустело, от свеженьких (сам за ними с утра бегал!) булочек остался кукиш — и даже без масла! Потому что среди этой мерзости запустения сидел чертов проглот Франческо и кормил с пальца остатками масла другого чертова проглота — Сонькиного кота! Ощутив нечто недоброе в наступившем гробовом молчании, Кавальери поднял на нас прозрачные глазки, зеленые, как виноградины, и такие же осмысленные — и безоблачно улыбнулся: 'Ха-ай!' Гад!!! Убью!
Первой захохотала Соня. Она согнулась пополам и села у плиты прямо на пол, к ней от души присоединился Гершанок, а глядя на их реакцию, и я улыбнулся — не слишком искренне и с некоторым усилием, но улыбнулся. В общем, сам виноват. Это мне наказание — за то, что провоцировал Оську и Софью на скандал. Надо было за продуктами следить, а не этих двоих носами сталкивать! Но инцидент скоро был улажен — у Иосифа в холодильнике нашлось еще немного сырно-колбасной благодати, а вот за булками пришлось сбегать еще разок. Соня составила мне компанию и всю дорогу, чуть виновато взяв меня под руку, тараторила про плотный ленч и итальянский аппетит. Я позволил себе хмуро заметить, что Франческо-Гаргантюа мог бы и про наш аппетит подумать, он тоже был недюжинный — в первом-то часу дня! Как-то нехорошо быть столь откровенно инфантильным… Я ждал энергичных отрицаний со стороны любящей синьорины, но Софья лишь расхохоталась:
— Сразу видать, что ты с Оськой — лучшие друзья!
— Почему? — с некоторой туповатостью поинтересовался я.
— Да он тоже пытался меня предупредить, что Франческо — не лучший вариант судьбоносного выбора!
— Какого еще выбора?
— Выбор мужа, — Соня постучала себя по лбу, — Гершанок намекал насчет инфантильности и эгоизма Кавальери и предлагал мне подумать, прежде чем выходить замуж за Франческо.
— А вы уже…
Однако, этот итальяшка — шустрый малый! Времени зря не теряет!
— Да нет, — досадливо отмахнулась Софья, — Ничего такого! Я даже не уверена, что он меня пригласит во Флоренцию или хоть открытку на Рождество пришлет. А Оська уже все за всех решил.
— Ну, это в его характере! — усмехнулся я, представляя, какими красками живописал мой заботливый друг Сонино будущее в семье Кавальери.
Насколько мне довелось узнать Соню Хряпунову, девица она здравомыслящая, с твердым характером, трезвой самооценкой и четкой системой ценностей. Если уж Софья решила оженить на себе флорентийского инфанта, у которого основное достоинство, как у жеребца (и не надо двусмысленных ухмылок, я имею в виду родословную!), то своего барышня добьется. Даже если папаша Кавальери ляжет поперек входа в церковь и начнет оглашать паперть истерическими протестами и жалобными причитаниями. Но перед брачными поползновениями Сонечка непременно все разложит по полочкам — совершенно так же, как поступает мой друг Гершанок в затруднительных ситуациях. А после учета всех pro и contra она примет взвешенное, как на лабораторных весах, решение. Правда, Сонька предпочитает казаться мягкой, сентиментальной, романтичной и даже несколько беспомощной — но это все пуховая рукавичка на железную перчатку.
За вторым, точнее, за повторно накрытым завтраком мы разговорились с Франческо, но, разумеется, на тему более актуальную, чем глупые амуры. Иосиф завел речь о бедолаге Чингьяле, крепко севшем в предварилку. Я стал для затравки подбрасывать реплики насчет возможной вины Микеле, а Кавальери — бурно отрицать участие Чингьяле в истории с убийствами и покушениями:
— Я его помню с самого детства. Он всегда вел дела семьи, очень честно, очень старательно. Среди адвокатов трудно найти хорошего профессионала, а уж честного человека, да притом не зануду гнусавую, а такого обаяшку… Их, коли сыщут, то берегут, как зеницу ока! Вся семья Микеле обожала, он по три раза в неделю у нас обедал! — Франческо сжал губы, то ли припомнив что-то важное, то ли решившись это что-то нам рассказать, — В юности я ввязался в неприятную историю… с наркотиками. Мне не только исключение из колледжа грозило — могло и до суда дойти. Чингьяле, будь он Мститель, смог бы отлично попользоваться ситуацией — не пришлось бы нам вредить, провоцировать прессу, подкупать прокурора — только самоустраниться. И я бы оказался в тюрьме, года на три, не меньше, отец бы потерял здоровье, и репутация фирмы…
— А, может быть, — влез Иосиф, не вынеся Франческовых угрызений совести, — злоумышленнику нет никакой нужды разорять семью дотла, сажать в тюрягу молодое поколение Кавальери, морально уничтожать тех, кто постарше…
— Зачем он тогда пишет вот это? — взвился добрый молодец, как ошпаренный, и принялся хлопать себя по груди и по бедрам, точно собирался пуститься вприсядку, — А, вот оно! Читайте!
