немного подпортили дувал и сарай, воняло паленым мясом, но дом не пострадал. Позицию оборудовали на плоской крыше, покрытой серой, прошлогодней травой, в которой проглядывали зеленые перышки. Баррикаду из бревен и камней выложили изнутри разноцветными подушками, найденными в этом и соседних домах.
– Пули ловят здорово, – сообщил Архипов, укладывая ярко-красную подушку в центре – для себя. Ещё раз оглядев местность пред позицией, приказал: – Срубите вон те два дерева, что сразу за дувалом.
На одной линии с деревьями, метрах в семидесяти левее, окапывался первый взвод. Тимрук сбегал туда, стрельнул у Братанов пару сигарет. Вернувшись и закурив одну сигарету, а второй угостив Сергея, пересказал новости:
– Женьку Шандровского ранило, тяжело, в живот. Антенну не загнул, не закрепил на груди, снайпер и принял его за офицера... А «вольного стрелка» у них того – насмерть.
– Не повезло...
– Угу. – Витька кивнул на проходивших по улице солдат из сборной роты. – Зато этим повезло: на готовенькое идут. Сейчас ломанутся по кишлаку прибарахляться. Одни воюют, другие... Жалко Женьку! – Он раздраженно царапнул щеку, содрав угорь, и на том месте выступила капелька крови. Быстро докурив сигарету глубокими затяжками, предложил: – Давай я порубаю, а ты отдохни.
Потом они готовили обед на весь взвод. Гринченко уже научился выбирать и разделывать баранов. Тушу подвесили за задние ноги к верхней перекладине дверного косяка сарая. Потрошили ее и поглядывали на улицу через пролом в дувале. Там двое десантников из второй заставы конвоировали пленного – мужчину лет тридцати, без головного убора, с окровавленной, стриженой наголо головой, одетого в черную жилетку поверх темно-синей рубахи навыпуск, доходящей до колен, и в черных широких и коротких, до середины голени, шароварах, болтающихся на худых ногах. Усатое лицо от побоев было цвета рубахи.
– Эй! – окликнул конвоиров старший сержант Архипов. – Ведите его сюда!
– Спешим, – ответил ближний конвоир и, подгоняя, ткнул пленного стволом автомата в спину.
– Заходите, не скромничайте! – словно хлебосольная хозяйка, зазывал Архипов. Попробовали бы они, «вольный стрелок» и «молодой» отказаться от приглашения «деда».
– В штаб ведем, там ждут, – предупредил конвоир.
– Успеете! – взводный дружески похлопал солдата по плечу: мол, что тебе – душмана жалко?! И той же рукой, почти не размахиваясь, врезал пленному в ухо.
Душман заученно охнул и присел на корточки, закрыв лицо руками.
– Эй, вы, двое, – с усмешкой позвал командир взвода Гринченко и Тимрука, – оба ко мне!.. Ну-ка, сыны, покажите, как драться умеете. – Он дружелюбно похлопал душмана по плечу. – Поднимайся, корешок... Ну-ну, не стесняйся, все свои... Ребятам поучиться надо, – приговаривал он, отводя от разбитого лица грязные руки с синевато-черной каёмкой под широкими плоскими ногтями. – Вот и молодец, так и стой... Ну, Гринченко, причастись.
Внутреннее сопротивление никак не преодолевалось, руки словно примерзли к бокам. Учась в школе, месяца два провожал домой одноклассника, тихоню, но крепкого на вид, и издевался над ним в подъезде – щелкал указательным пальцем по кончику носа. Тогда бил и ожидал ответного удара, надеялся, что тихоня справится со страхом и превратится в человека. А сейчас об ответном ударе даже речи быть не может. Отпустить душмана, тогда точно при первой же возможности всадит пулю в спину, а в плену...
– Давай-давай, – подтолкнул Архипов, – покажи, как мы умеем. Может, это тот самый, что двоих из первого взвода положил.
А действительно, может, это снайпер, ранивший Женьку Шандровского?.. Снайпер не снайпер – засмеют ведь, если не ударишь, – ткнул несильно кулаком по скуле, туда, где пока не было засохшей крови.
– Сильнее! Они наших не так мордуют!
Лиха беда начало! После второго удара душман снова осел на корточки и закрыл лицо руками. Пальцы его подергивались, как лапки лягушки от электрического тока, между ладонями просочилась кровь.
Взводный опять заставил душмана встать и опустить руки.
– А теперь Тимрук покажет, чему его в школе учили! – балагурил Архипов. – Ну-ка, соединись с пролетарием другой страны, подай ему братскую интернациональную руку!
Подтянувшиеся к ним солдаты весело засмеялись.
Смех раззадорил Витьку, угри словно набрякли на побелевшем лице, сейчас прыснут липким гноем. Кривая ухмылочка – и кулак тренированно врезался в окровавленное лицо.
От удара душман отлетел под ноги десантникам. Несколько сапог и ботинок вскинулось одновременно.
– Парни, живым его надо довести! – упрашивал конвоир. – Посадят ведь!
– Не посадят! – хохотнул Архипов. – Зинатуллов, мать твою, почему пост бросил?! Марш на крышу!
Рашид зыркнул на него черными раскосыми глазами и нехотя отошел от пленного.
– Харэ, парни! – приказал командир взвода. – Завязали, черти! – Он оттолкнул пару особо неугомонных и поторопил конвоиров: – Быстрей забирайте эту падаль!.. Улицей не ведите, там дальше минометчики стоят, им такое развлечение не по заслугам. Возьмите правее, в проулок, и через двор, там дувал порушен... Гринченко, плесни-ка на «душка» водички.
Сергей вылил на голову душмана полведра мутной, желтоватой воды. Расквашенные губы зашевелились, собирая капли, пососали слепленный кровью кончик уса, запавший в рот. Душман с расслабленностью лунатика поднялся с земли и поковылял, прихрамывая на правую ногу, впереди конвоиров. Мокрая штанина прилипла, не телепалась, и казалось, что из-за нее и не гнется нога.
«Долинную» часть кишлака обрабатывали вертолеты. Одни летали низко, чуть ли не цеплялись за крыши, и стреляли реактивными снарядами и из пулеметов, другие сбрасывали бомбы с большой высоты. Темные капли отрывались от брюха вертолета, падали сначала медленно, затем всё быстрее, и врезались в землю на такой скорости, что создавалось впечатление, будто обломки домов подбрасывало и расшвыривало не взрывной волной, а сотрясение земли.
Потом за дело принялась артиллерия. Трудно удивить человека, который объелся мяса и разомлел, загорая на крыше, но залпы «градов» заставили Гринченко и Тимрука привстать. Большие площади покрывались темными шапками разрывов, и с огнем и дымом подлетали вверх обломки стен, бревна, деревья...
– Лихо, да?! – на выдохе, радостно, крикнул Тимрук и, по-мальчишески улыбаясь, проорал страшилку: – «Голые бабы по небу летят – в баню попал реактивный снаряд!»
Артиллерия сменили танки, тех – вертолеты, и так по кругу до вечера. С наступлением темноты в долине запала тишина, неестественная, настораживающая. На крыше собрался весь взвод, готовились к бою. Архипов разложил подле ярко-красной подушки запасные рожки, гранаты, ракетницу и патроны к ней.
– Можешь поспать, – разрешил он Гринченко. – Полезут ближе к полуночи: у них сейчас рамазан, до захода солнца жрать нельзя, а на пустой желудок воевать страшно. И гашиша покурить надо, чтобы смелее стать.
Взводный не ошибся. Без четверти двенадцать душманы произвели залп из гранатометов по позициям второй заставы и поперли на них в полный рост, визжа, как недорезанные свиньи. Действительно, духи. И будто из-под земли появляются, всё больше и больше их.
– Весёлые ребята! Обшмалились – пофиг всё! – торопливо перекладывая запасные рожки, точно они мешали следить за врагом, произнес Архипов.
Оказалось, не пофиг. Дружный залп десантников смел первые ряды, а задние сами попадали от страха. Гринченко сначала стрелял в самую гущу наступающих, потом – на вспышки выстрелов, а когда минометы и станковые гранатометы подняли схоронившихся душманов, бил по одиночным фигуркам, которые, пригибаясь, улепетывали в глубь кишлака.
Десантников поддержали артиллерия и мотопехота. Стреляли долго, пока вновь не запылали
