обменяю билеты на англоязычные картины.
Не надо менять. Я тоже люблю европейские фильмы, но только когда в них есть субтитры. Мой французский счи- тай что на нуле, а по-немецки я умею лишь ругаться.
Пол нажал кнопку вызова и очень внимательно поглядел на Джулию:
— Ты умеешь ругаться по-немецки. Где ж ты этому на¬училась?
— Все в том же Университете Святого Иосифа. Меня по- селили в международном общежитии. Моей соседкой по комнате была немка из Франкфурта. Приехала по программе обмена. Хорошая девица, но жутко любила ругаться. К концу семестра мы все великолепно ругались по-немецки. — Джу-
лия слегка покраснела и уткнулась глазами в свои далеко не новые кроссовки.
Она только-только пришла в магистратуру, а Пол учился в докторантуре. Это означало, что он наверняка посещал обязательные курсы французского и немецкого. Джулия хорошо помнила, как однажды после семинара Криста язвительно высмеяла ее «любительские лингвистические способности». Вдруг и Пол отпустит сейчас какую-нибудь шуточку или пренебрежительно махнет рукой?
Но Пол лишь улыбался, придерживая для нее раскрытые двери лифта.
— Слышала бы ты мой немецкий, — сказал он. — У меня самого уши вянут. Думаю, мне стоит выучить немецкие руга¬тельства. Все хоть какая-то польза от этого языка.
На этот раз Джулия улыбнулась ему широко и весело:
— Попробуем. Думаю, моя диссертация не загнется, если я в субботу пойду с тобой в кино. Спасибо за приглашение.
— Мы не дадим твоей диссертации загнуться, — пообе¬щал Пол.
Он был доволен собой. Пугливая Крольчиха пойдет с ним в кино. А потом он поведет ее обедать. Он ведь еще не позна¬комил ее со своим любимым индийским рестораном. Или нужно было позвать ее в кино сегодня, не дожидаясь суббо¬ты? На двойной сеанс, чтобы подольше сидеть рядом с нею. Потом он показал бы ей местный Чайна-таун и угостил бы домашним мороженым в заведении Грега. А пока они едят мороженое, можно будет завлечь ее походом в Галерею искусств Онтарио. Там открывается выставка архитектурных проектов Фрэнка Гери.
Хорошенько подумав, Пол решил быть терпеливым. Очень- очень терпеливым. И осторожным. Нужно помнить об этом всякий раз, когда он протягивает Крольчихе морковку и пы¬тается погладить ее мех. Иначе он спугнет ее и лишится воз¬можности помочь ей стать настоящей.
Прошел еще один день. Наступило утро пятницы. Джу¬лия сидела на своей узкой кровати со стареньким ноутбуком на коленях и добросовестно составляла план диссертации. Под Моцарта. Ее и сейчас удивляло, почему профессор Эмерсон выбрал именно Моцарта. Удивлял резкий переход от «Найн инч нейлз» к «Реквиему». Может, он истязал себя Lacrimosa, оплакивая Грейс? Или были иные причины, за¬ставлявшие его без конца гонять единственный и далеко не радостный фрагмент моцартовского «Реквиема»?
Джулия закрыла глаза. Многоголосый хор дробил латин¬ские слова на слоги, и каждый становился ударом молота по душе. Или по сердцу…
Полон слез тот день,
Когда восстанет из праха,
Чтобы быть осужденным, человек.
Так пощади его, Боже,
Милостивый Господи Иисусе,
Даруй им покой.
Аминь.
«Что же происходит с Габриелем, если он терзает себя Lacrimosa? И почему я ощущаю странную близость к нему, когда слушаю эту музыку? Я всего лишь заменила его фото¬графию его же диском. Только что не кладу этот диск под подушку. Я даже не Крольчиха. Я глупый больной щенок».
Джулия тряхнула головой и попыталась вернуться к пла¬ну диссертации. Но моцартовская музыка не отпускала. Что¬бы это утро тоже не стало полным слез, она переключилась на мысли о Поле и их вчерашнем походе в библиотеку.
Он ей очень помог. Мало того что Пол открыл ей доступ в профессорский отсек, он, по сути, рассказал ей, как пра¬вильно составлять план, на что обратить внимание и все та¬кое. Ему даже удалось ее рассмешить, причем несколько раз. Джулия уже и не помнила, когда она в последний раз столь¬ко смеялась. Пол вел себя как настоящий джентльмен: от¬крывал ей двери и таскал на плече ее уродца. Этот парень из вермонтской провинции обладал рыцарскими манерами. Он просто не мог не понравиться Джулии. И его покровительство не было чем-то навязанным ей. Оно предлагалось с до¬стоинством и без малейшего намека на то, что с ней нужно возиться, как с малым ребенком. После вчерашнего Джулия стала мысленно называть его Вергилием. Кто лучше Верги¬лия смог бы провести Данте по всем лабиринтам Ада? И кто лучше Пола — скрытого Вергилия — проведет ее по всем ла-биринтам плана диссертации?
Ей действительно хотелось, чтобы ее план понравился Эмерсону. Более того, чтобы он произвел на профессора сильное впечатление. Может, тогда уважаемый профессор сообразит, что она не напрасно взялась изучать творчество Данте? Может, признает у нее наличие ума? Едва ли. Про¬фессор Эмерсон уже составил о ней свое мнение, которое не изменят даже слова Грега Мэтьюса.
По правде говоря, она ведь не столько хотела поразить его своим планом, сколько мечтала о том, чтобы он наконец вспомнил, кто она.
Что хуже: то, что Габриель ее забыл? Или то, что он пре-вратился в профессора Эмерсона? Джулия часто терзала себя этими вопросами, и они всегда приводили ее в отчаяние. Милый, нежный Габриель, забывший ее, был все же лучше, чем Габриель, продолжавший ее помнить, но превративший¬ся в профессора Эмерсона с его букетом пороков.
Глядя на себя со стороны, Джулия удивлялась: чем, собст¬венно говоря, она стремится впечатлить профессора? Замы¬сел ее диссертации был прост и прямолинеен. Все строилось на сравнении между куртуазной любовью, представленной целомудренными отношениями Данте и Беатриче, и плот¬ской страстью, раздирающей Паоло и Франческу. Эти двое, как известно, томились в круге Ада, отведенном для прелю¬бодеев. Ей хотелось рассмотреть все достоинства и недостатки целомудрия (эта тема серьезно ее занимала) и сравнить про¬поведь целомудрия с подсознательным эротизмом, лежащим в основе всей «Божественной комедии».
Нещадно выжимая «воду» из абзацев плана, Джулия по-глядывала то на репродукцию Холидея, то на открытку с изо-бражением скульптуры Родена «Поцелуй». Губы роденовских Паоло и Франчески не соприкасались, однако сама скульпту¬ра воспринималась чувственной и эротичной. Джулия была в парижском музее Родена, но сувенирную копию знаменитой скульптуры покупать не стала, сочтя ее слишком возбужда-
ющей и невыразимо печальной. Ограничилась открыткой, украшавшей сейчас стену «хоббитовой норы».
Джулия не блистала разговорным французским и едва могла бы объясниться в булочной и молочном магазине. Но она достаточно знала о двойственности некоторых француз¬ских слов. Даже во французском названии роденовской скульптуры — «Le Baiser» — был скрыт противоречивый смысл. Слово «baiser» могло означать как невинный поце¬луй, так и совокупление в его самом неприкрытом, живот¬ном качестве. Если сказать просто «Lе baiser», это будет озна¬чать поцелуй, а вот «baise-moi» — это уже просьба «оттрахать по полной». В позах Паоло и Франчески ощущалось и то и другое. Любовники, которым никогда не коснуться друг друга даже губами. Джулии хотелось помочь им, и втайне она надеялась, что ее диссертация дарует им освобождение из Ада.
Все эти годы Джулия иногда позволяла себе думать о за-брошенном яблоневом саде, о первом поцелуе Габриеля и отдельных эпизодах того удивительного вечера и ночи. Чаще ей это снилось. Но она почти никогда не вспоминала то, что было потом. А потом было утро, слезы, истерика. Ощущение, что тебя предали. Это ей тоже снилось, причем гораздо чаще. Джулия была не властна над кошмарными снами, однако ей не хотелось пережить кошмар наяву, и потому она никогда не пыталась разыскать Габриеля.
Ее мысли прервал звонок мобильника.
— Привет, Джулия. Какие у тебя планы на вечер?
Звонила Рейчел. Помимо голоса подруги, из телефонного
