выбрать удобный случай и лишь немного подтолкнуть в нужный момент. Зелёный свет светофора вместо красного. Вложить нож в чью-то руку. Или обручальное кольцо на палец. Добавить каплю крови на чей-то шейный платок. Они животные. Они разорвут друг друга на части как животные.
— Молли, — сказал я осторожно.
— Я начала оставлять куски лохмотьев на них, — сказала она. — В первый раз это было больно. Быть рядом с такого рода... опытом. Это всё ещё больно. Но я должна была сделать это. Ты не понимаешь, Гарри. Что ты сделал для этого города.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты понятия не имеешь, какое множество тварей не приходило сюда прежде, потому, что они боялись.
— Боялись чего?
Она посмотрела на меня, как если бы её сердце разбилось.
— Тебя, Гарри. Ты мог найти всё, что угодно в этом городе, но ты никогда не замечал ту тень, которую ты отбрасывал. — Её глаза наполнились слезами, и она сердито смахнула их одной рукой. — Каждый раз, когда ты бросал вызов кому-нибудь, каждый раз, когда ты выходил победителем против существ, которых ты не мог побить по определению, твоя слава росла. И они боялись этой славы. Они уходили терзать другие города — города, в которых не было сумасшедшего чародея Дрездена, защищающего их. Они
Я, наконец, понял.
— Леди Оборванка.
— Иногда я, — сказала Молли. — Иногда это Леа. Она походит на ребёнка на каникулах, когда принимает смену. Я создаю новое имя. Что-то новое, чего они будут бояться. Я не могу делать это как ты, Гарри.
Её глаза, покрасневшие и голубые, вспыхнули чем-то опасным, смертельным, и она хлопнула ладонями по столу, когда наклонилась ко мне.
— Но я могу сделать это. Я могу убить их. Я могу заставить этих педиков бояться.
Она смотрела на меня, тяжело дыша. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы оглядеть комнату.
Все взгляды были устремлены на неё. Официантка стояла, широко раскрыв глаза, всё ещё держа трубку у уха.
Молли оглядела их и только потом сказала:
— Боже, твои люди это заслужили. Ты не знаешь. Ты не знал бы, даже если б один из них подошёл к тебе и вырвал мозги из твоего черепа.
Она поднялась, взяла камертон и оставила кучку денег на столе. Указала на официантку и сказала:
— Положи трубку. Или не получишь чаевых.
Трубка с грохотом упала на пол из рук женщины.
— Видишь? — спросила она, оглядываясь на меня. — Это то, что я делаю. Это то, в чём я хороша.
Я сидел там, ошеломлённый и убитый горем, неспособный придумать, что сказать или сделать, чтобы помочь Молли.
Я наблюдал, как моя безумная ученица вышла из молчащего ресторана в холодную ночь.
Глава двадцать четвёртая
Я шёл по тёмным улицам, думая. Или, по крайней мере, пытаясь думать.
Когда я был жив, ходьба была тем, что я делал, когда мне нужно было что-то обдумать. Нагрузите тело деятельностью и активностью — и чисто соматические проявления мыслительного процесса перестанут отвлекать. У меня больше не было тела, но я не знал, как ещё справиться с проблемами, обрушившимися на меня.
Итак, я шёл, бесшумный и невидимый, с опущенной головой, и яростно размышлял, пока шёл.
Один факт ясно виделся мне, пылая перед моим мысленным взором суровой реальностью, в которой жизни многих людей вокруг меня оказались в опасности:
Под конец, в самый ответственный момент, я облажался.
Я рос сиротой, не считая нескольких смутных воспоминаний об отце до его смерти. Моё детство не было тем, что я бы пожелал кому-либо. Мне доводилось сталкиваться с плохими людьми. Джастин был худший из них — настоящий монстр.
Когда мне было шестнадцать или семнадцать лет, я, всё ещё страдая от предательства, и уверенный, что никогда не познаю радости иметь дом, друзей или семью, дал себе обещание: я никогда не позволю своему ребенку расти так же, как я — переезжать из дома в дом, быть лёгкой жертвой без какой-либо защиты, без стабильности, без уверенности в завтрашнем дне.
Никогда.
Когда Сьюзен попросила меня помочь вернуть Мэгги, я пошёл на всё, не раздумывая. Этот ребёнок был моей дочерью. Не имело значения, что я не знал о ней, или никогда прежде не видел своими глазами. Мой ребёнок от плоти и крови нуждался в помощи и защите. Я был её отцом. Я бы умер, чтобы защитить её, если бы это потребовалось.
Без вариантов.
У меня могли быть веские причины. Наилучшие намерения.
Но намерений недостаточно, как бы хороши они ни были. Ваши намерения могут привести вас туда, где вы должны сделать выбор.
Этот выбор и засчитывается.
Чтобы вернуть свою дочь, я пересёк черту. Не просто пересёк; я разбежался и перепрыгнул её к чертям. Я заключил сделку с Королевой Воздуха и Тьмы, отдав ей свою волю, сам; в обмен Мэб дала мне власть, чтобы бросить вызов Красному Королю и его чудовищной Коллегии. Это было глупо.
У меня был на то ряд причин. Меня спиной припёрли к стенке. Точнее, мне
В тот мрачный час я решил продать свою душу. И после этого, я вывел своих самых близких друзей и союзников на то, что я знал, было самоубийственной миссией. Я знал, что эта битва дико перегрузит психологические чувства Молли, и даже если она выживет, она никогда не станет прежней. Я рискнул двумя незаменимыми Мечами Креста, хранившимися у меня, отправляя их в бой, хотя знал, что в случае неудачи самые мощные в мире оружия могли быть захвачены врагом и потеряны для мира.
И когда я понял, что кровавый обряд, нацеленный на меня Красным Королём, можно использовать против Красной Коллегии, я сделал это, не задумываясь.
Я убил Сьюзен Родригес на каменном алтаре в Чичен-Ице и истребил Красную Коллегию. Я спас мою девочку.
Я создал прекрасную ситуацию для хаоса в сверхъестественном мире. Внезапное исчезновение Красной Коллегии устранило тысячи монстров из мира, но это означало то, что
И, да поможет мне Бог... Я сделал бы это снова. Это не было правильным. Это не было благородным. Это не было хорошо. Я провёл со своей дочерью меньше трёх часов — и клянусь Богом, если бы это значило сохранить её безопасность, я бы сделал это снова.
Может быть, Белому Совету нужен Восьмой Закон Магии: закон непреднамеренных последствий.
Как вы измерите одну жизнь другой? Может, тысяча смертей сможет уравновесить одну жизнь? Даже
