своей собственной. Нельзя также было сбрасывать со счетов ноги чудовища, которые нацелились так лягнуть, что в теле великана, весьма возможно, образовалась бы дырка.
Поэтому метелиляйнен отбросил змея, как ненужную игрушку. Тот, однако, сдаваться не собирался. Даже когда Пекка схватил валяющийся поблизости ужасно неудобный топляк, выброшенный волнами озера, Горыныч возобновил свои атакующие действия. Ему важно было вцепиться зубами в какой-нибудь орган великана (желательно — не детородный), чтобы прочими головами потом начать рвать плоть поблизости.
Метелиляйнен отбивался своей дубиной. Но в конечном итоге та рассыпалась на осклизлые щепки, а Змей взмыл вверх, чтобы напасть на обезоруженного Пекку с воздуха. Можно было попытаться броситься наутек, но преимущество скорости все равно было у того, кто умеет летать. Поэтому Пекка, танцем битвы увлеченный от груды камней в сейде, схватил первый булыжник, подвернувшийся под руку. Это оказался отшлифованный водой голик, величиной с человеческий кулак, слишком малый, чтобы нанести сколь- нибудь ощутимое увечье.
Но великан старательно прицелился и швырнул его в приближающегося монстра.
Незамедлительно за этим одна из голов, та, что слева, именуемая Дубыней, сникла и перестала подавать признаки жизни. И Горыныч промазал! Лишившись трети своего управляющего центра, у него нарушилась вся геометрия окружающего пространства. Горыня и Усыня взглянули на своего скисшего братца, прошипели непристойность и, заломив лихой вираж, помчались прочь, к скале, возвышающейся над безмятежным озером. Еще немного — и они со всего размаха шмякнутся о гранит, превратившись в нечто серое, бесформенное и кровавое.
Но этого не произошло. Змей Горыныч, испустив последний шипящий звук, канул в камень, как мышь в сметану. Дубыня отныне сделался кривым — метко пущенный Пекко камень выбил ему глаз. Но это было не самое неприятное в случившемся пограничном инциденте.
Отныне метелиляйнен перестал утомлять себя поисками смысла жизни. Он понял: его призвание — стоять здесь, у врат Тьмы. Или — у врат Света. Кому как удобнее. Конечно, этих проходов между мирами несколько. Но именно эти, находящиеся у подножия столпа, на котором держится небо — одни. Ему тут самое место.
По преданиям Мировое древо произрастает в святых горах, там, где покоятся останки древнего ковчега. Пекка, обустраиваясь на этом месте, обошел все вершины, осмотрел все скалы, и только в одном месте его охватывала робость, практически — страх, при продолжении своего пути. Только издали он видел то, что напоминало ему о былом величии Потопа и о воле, его преодолевшей. Приблизиться он не мог, как ни старался — ноги не шли. Да и Мировое древо не видел. Но на то оно и Мировое, чтобы узреть его могли только те, кто были причастны к созданию этого Мира. Пекка менялся в Святогора, потому что он уверовал в то, что Сиверские горы и есть Святые, а самая святая из них на берегу Лови-озера под названием Аранрата.
Так они и стали караулить у границы: Святогор и Змей Горыныч, два заклятых врага. Папа Вий решил воспользоваться создавшимся положением, озадачив Горыню, Дубыню и Усыню, раз уж они здесь постоянно толкутся, караулить выход из Нави, чтобы оттуда не могли сбежать души умерших. Получив такую задачу, Змей сразу же начал отлучаться по другим делам, болтаться в поисках других врат. Он был очень независимым существом, поэтому не любил действовать по чужой указке.
Да и Святогор не мог постоянно сидеть в засаде. Были и у него другие желания. В частности — жениться.
Поэтому нет-нет, да и прорывался Горыныч на кормежку в Явь (evдs). Искал молодых упитанных девушек — они ему пришлись очень по вкусу. Впрочем, не брезговал никем иным — ни человеком, ни лошадью, ни прочей животиной.
Святогор ломал голову, кто же это выбрался на этот свет? Памятуя о завете Макоши, он однажды покинул свой пост, оставив Святые горы без охраны. Перебираясь от одного озера до другого, теряя след и вновь его обретая, он, наконец, нашел то, чего искал. Точнее, ту, кого искал. Это была настоящая Змеедева, настолько неприглядная, что метелиляйнен решил, что лучше уж холостяком помереть, чем на таком страшилище жениться. К тому же проникшее в наш мир с той, другой, стороны. Да еще, вдобавок, родная сестра супруги Вия, то есть, мамы Горыныча.
Змеедева сама поведала великану свою историю, шипя со своего гнезда о своей горькой участи, как она сбежала, да как ей здесь нехорошо, но все же лучше, чем там. Там она была слепа — здесь прозрела. И все это благодаря любви к богатырю-метелиляйнену, к могучему Святогору, которого увидела — и на всю жизнь. Так что убивай ее, жизнь без милого ей не мила.
Залился горючими слезами великан, жалко ему стало Змеедеву. Ну да что же тут поделать, та того и гляди ужалить может, отвернулся, стукнул ей в лоб кулаком, бросил через плечо золотой алтын во искупление содеянного и пошел, печальный, восвояси. А Змеедева благополучно издохла.
Меж тем удар Святогора оказал волшебное действие на змею: она освободилась от потустороннего заклятья и стала прекрасной девушкой Пленкой, переродилась, так сказать. Подняла красавица золотой алтын и побежала на ближайшее торжище платье себе покупать.
Народ, конечно, очень удивился, но виду не подал. Не каждый день, вообще-то, голые красавицы бегают по базарам с золотым наперевес. Продали ей платье, даже денег никаких не взяли. В виду предъявления всему честному миру истинной красоты и привлечения покупателей.
Долго ли, коротко ли она странствовала, но нашла Святогора и поведала ему свою историю, заодно с сохраненным алтыном. Великан не сразу поверил, что эта краса-девица и есть та самая змея, которую он ненароком прибил. Потом махнул рукой: мало ли какие чудеса на свете случаются! Женился на Пленке, как и предсказала Макошь, а вскоре у них дочери родились — Пленкини.
Успокоился Святогор, обрел, наконец, счастье и умиротворение. Но однажды понял: ша, надо развеяться. Не в том смысле, чтобы к другим женщинам убежать, а в том, чтобы отдохнуть от своего женского царства. На рыбалку сходить, на охоту — так, чтобы устать и соскучиться по жене и дочерям. Пленка все поняла и не препятствовала, к тому же племянник ее по прошлой жизни опять куда-то подевался и нервы им не портил своими попытками пробиться в Явь.
Вот тогда-то и встретился Святогору Микула Селянинович. Вот потом-то, по возвращению в родные пенаты и родился у него сын Чурила, прозванный Пленкович, последняя радость на старости лет.
Но, видать, такая уж родительская доля: вырастив детей, отпускать их в другой мир, молодой и многообещающий. Самим же оставаться в старом, насыщенном тревогами и опасениями. Остались и Святогор с Пленкой вдвоем, и уже одного просил метелиляйнен у Бога, чтобы дозволил им с женой умереть в один миг, чтобы не разлучил даже в Смерти.
Думал Святогор, как же со змеем Горынычем сладить: силы его не вечны, а тварь никаких признаков старения не выказывает. Все также ощутимо отдаются его шаги на скале, когда он пробирается сквозь камень, чтобы вырваться на белый свет и устроить свое непотребство. Метелиляйнен давно изготовил опознователь для себя в виде колокольчика, соединенного жилами с горой. Начинает гранит дрожать под поступью великого Змея, начинает бубенчик выводить свой малиновый звон. Пора двигаться к озеру.
Зимой можно выходить прямо на лед, а по открытой воде был устроен причал, чтобы на плотах, да лодках не колебаться. Вывалится Горыныч, приходит в себя — тут-то ему можно по головам настучать, на крылья прищепки посадить, чтобы, стало быть, про полеты во сне и наяву забыл на время. Ничего не остается тогда Змею, как шипеть нецензурности и убираться восвояси.
Но не всегда получается оказаться в нужном месте и в нужное время. Отлучился куда-нибудь Святогор вместе с супружницей, а тут Горыныч решит в очередной раз попытать удачу — ему и карты в руки, точнее — в лапы. Вырвется, подлый, на свободу и развлекается за все прошлые неудачные свои попытки. Возвращается, еле брюхо на лету поддерживая. Но, опять же, обходится без фанатизма: казалось бы, чего проще — спалить жилье метелиляйнена, и дело с концом. Но не тратит на это свое время Змей, вот если бы сам Святогор подвернулся бы в каком-нибудь невменяемом состоянии — тогда другое дело. Да и великан, случись ему присутствовать при возвращении чудища, никогда со спины не нападал.
Кодекс поведения за долгие годы такой выработался, что ли.
— Наступит время, и прибью я тебя насмерть, — говорил иногда метелиляйнен.
— Это точно, — шипел Горыныч в ответ. — Смерть моя придет от несварения желудка, когда ты в нем перевариваться будешь
