Известие о том, что транспортники привезут ещё беженцев, ни у кого не вызвало никаких особых чувств...
...До войны на нашей Надежде жило около сорока миллионов человек, в основном русские. Сейчас - в три раза больше, и кого только нет. Конечно, Надежда планета большая, не меньше Земли и куда щедрей, места хватает всем. Людям вообще повезло, что первая открытая ими планета за пределами Солнечной оказалась именно такой. Как говорили нам в школе: 'Это как бы подхлестнуло стремление человека к экспансии.' Хорошие слова. Красивые.
Правда, выяснилось, что 'хороших' планет в космосе не так уж и много. А желающих владеть ими - полно. И вот теперь снова - как уже было когда-то - Надежда оставалась единственной планетой, кроме Земли, которой всё ещё владело человечество. Об остальных вспоминали беженцы...
...У нас была обычная семья. Нет, не совсем. В отличие от большинства моих одноклассников мой отец - командир носовой артустановки главного калибра на крейсере 'Летящий' - был жив. Старший брат Витька - ему было двадцать два года... было бы... год назад погиб во время планетарных боёв на Грин Вэлли. (И трое дядей, и двое двоюродных братьев тоже погибли, но раньше...) Второй брат, Сашка, ему было семнадцать, уже почти год служил на орбитальном терминале оператором системы наведения. Там же, в госпитале, работали медсёстрами сеструхи-близняшки, двадцатилетние Ирина и Кристина, и там же воспитывали своих детей - у каждой уже было по сыну чёрт знает от кого, кто сейчас в этом особо разбирается, разве что дворяне...
А мы жили на планете в посёлке Заводстрой. Не ЗаводсКОЙ, а именно Заводстрой. Когда-то тут и правда построили завод - рядом оказались богатые месторождения меди, потом, уже в войну, их выбрали, тогда в старых корпусах развернули производство комплектующих к... в общем, комплектующих. Ну, вы знаете, как это: восемь часов стоишь и что-то делаешь, а что - сам не знаешь. И анекдот про то, как рабочий унёс с завода комплектующие к детской кроватке для сынишки, стал собирать по инструкции и получил крупнокалиберную винтовку - тоже слышали, конечно.
Какой-то другой жизни я не помнил. Бывало лучше, бывало хуже, но в общем-то ничего не менялось. Шла война. Сначала мы её весьма лихо выигрывали, потом выяснилось, что слишком велики пространства, занятые противником, наше наступление застопорилось само собой - тут-то на нас и навалились кучей, и мы начали отбиваться, потом - отступать... А дед, бабушка, мама, я, две младших сестры и маленькая племяшка жили себе и жили. Мама работала в управлении завода. Сестрёнки уже два года ходили в школу. Я ходил в школу три дня в неделю и уже полтора года на том же заводе ещё три дня в неделю по десять часов в сутки стоял у станочка, развлекая себя мыслями о том, что вещи, которые делаю я, помогают воевать. Это было трудновато. Вот ребятам из патронного было легче. Олежка Разин мне как-то признался, что он, заштамповывая каждую термитку, представляет себе, что она отрывает башку тому скиутту, который снёс ноги его отцу... Это стимул, я понимаю. А про нашу продукцию говорили всё, что угодно: от того, что это детали для унитазов на эсминцах, до того, что это реле для сверхмощных ракет. Ничего себе выбор, да?!
В воскресенье можно было отдохнуть, но мы почти все ходили в юнармейский клуб и торчали там с утра до позднего вечера. Так как сомнений в том, что Чужие придут и сюда - уже почти не оставалось. Бежать нам всё равно уже было некуда (разве что на Землю?), да и охоты бежать не имелось. С двух сторон Заводстроя лежал практически первобытный лес, он тянулся километров на восемьсот и туда и туда, до самого Серебряного Океана и гор Восточных - и поселковая Дума давно приняла решение, что делать, если общий план обороны рухнет. Ну, вы понимаете.
С едой у нас было не так, чтобы плохо. Конечно, как люди кое-где живут на один паёк - я себе не очень представлял (а ведь есть такие места - особенно после того, как у нас отобрали Беловодье, а у англосаксов - Хольд, две самых мощных сельскохозяйственных планеты, снабжавших обе империи продуктами). Нам помогал большой огород за домом, хотя возни с ним было немеряно...
В общем, я ещё раз говорю - я не знал, как можно жить иначе. Я родился, когда война шла. И уже не первый год. И в общем-то не думал, что мы живём так уж плохо. А в фильмы и хроники, изображающие довоенную жизнь, трудновато поверить, если честно...
...Это было в среду после уроков. Мы с ребятами пошли посмотреть, кого там еще привезут - космодром как раз в трёх километрах от окраины посёлка, на транспортной развязке. Вообще-то он грузовой, конечно, но с начала войны это уже никого не колыхало.
Пошли не все. Кому-то было лень, у кого-то оказались дома дела... Мой лучший друг Такеши (он, между прочим, настоящий японец!) остался с отцом - у их семьи аж с самого заселения Надежды своя студия художественных фильмов с несерьёзным названием 'Япона Мама'. Но название несерьёзное, а они не только всю нашу планету снабжают любыми фильмами, но и по всей известной галактике торгуют, и заказы то и дело получают. Вот и сейчас им нужно было лепить фильм про партизан. Кстати, 'своих' Такеши снабжал фильмами 'прямо из печки' и, естественно, бесплатно.
Ну, в общем, он не пошёл. Нас собралось три десятка парней не только из нашей параллели, но и из других классов, и вообще со школы. И наверняка и ещё придут компании.
Конечно, смотреть на человеческую беду приятного мало. А хуже беженцев я ничего никогда не видел. Но люди всегда ходят. В основном - помочь, чем можно, порасспрашивать насчёт родственников, друзей, знакомых... Мало ли, что ещё? Поэтому мы не удивились, когда оказались в довольно плотном потоке идущих и едущих к космодрому земляков. Нас предлагали подвезти несколько раз, но денёк конца весны был отличный, и мы шагали себе по обочине. Босиком, кеды несли кто в руках, кто на плече. У нас вообще апрель-октябрь - сказочное время. Кто угодно подтвердит. Говорят, до войны там, где сейчас армейские учебные лагеря, были базы для туристов - много-много, целая цепь.
Но это было до войны...
...Все восемь транспортников сели прямо на поле космодрома и были видны издалека - чёрные, словно из кубиков составленные, с нелепыми закрылками. Ясно становилось, что им никогда больше не взлететь - такие корабли не садятся на планеты, если только нет особой нужды. Мы даже приостановились, рассматривая занявший почти всё поле ряд металлома, и Валька Прудкин вынес вердикт:
- Отлетались кораблики.
Его никто не поддержал. А я подумал невольно, сколько умения и мужества понадобилось от экипажей, чтобы осуществить эту посадку.
Между кораблями и выгнутыми огромной буквой С зданиями портового комплекса сновали машины и двигались люди. Обычно пешком на поле никого не допускают, но тут уже было бессмысленно обращать внимание на такие запреты: главным осталось - поскорей разместить людей.
- Пошли, - предложил Тома Фильхе, доставая из кармана бумагу - список тех, о ком его просили узнать и спросить родственники, соседи и вообще кто-то. У нас у всех были такие списки.
В здания пускали любого желающего, и мы, рысцой спустившись вниз по склону холма, с которого вела дорога, сразу рассыпались кто куда счёл нужным. Я покричал имена- фамилии из своего списка и неожиданно какие-то люди - семья - мне ответили, что какой-то никогда мной не виденный старый знакомый деда, оказывается, жил рядом с ними и погиб во время штурма планеты. Мне почему-то стало ужасно тоскливо, обидно и жалко погибшего старика. И стыдно. И ещё страшно. Это было отвратительное, низкое чувство - страх. Но я никак не мог отвязаться от мысли, что всё. Мы проиграли. Засовывал список в карман, он никак не засовывался, и я в конце концов разозлился и запихал его скомканным. Уж что сказать деду - не забуду. Или ничего не говорить?
Кругом было шумно, людно и суетливо. Кругом было шумно, людно и суетливо. Никому не было дела до моих чувств - да и что мои чувства на фоне вот этого? Смешно...
Мне захотелось пойти домой, закрыться в комнате и никуда не высовываться, может быть, даже лечь в кровать и укрыться одеялом... но, движимый неприятным и непреодолимым любопытством, я завернул ещё в одно место, куда заходил всегда, когда мы посещали космодром. Я не знаю, что меня туда тянуло. Стыдно признаться, но, наверное, это было желание осознать свою успокоенность - что у меня-то пока, хотя бы пока, всё нормально...
...Это был самый обычный ад - без старинных сковородок и чертей, просто ад детского распределителя. 'Распределение живого груза', как бессердечно и ясно пишут в сопроводительных бумагах в таких случаях. Отец говорил.
Плач. Крики. Ругань. Голоса. Запахи грязного белья, мочи, ещё чего-то химического. Военные. Медсёстры и врачи, делающие свою работу до грубости быстро, потому что детей - тысячи. Сами дети, ещё не отошедшие от перелёта. Киснет на полу блевотина. Дети лежат вповалку на каких-то матах вдоль стен - кто-то спит, кто-то безучастно смотрит, замучившись, в потолок, кто-то плачет... Грудой в углу - под охраной дюжих солдат - конфискованное оружие. Подростки, по-взрослому ругаясь, лезут к этой куче с искажёнными лицами - недетские, солдатские угрозы, требования вернуть то, что для них ассоциируется с безопасностью, с возможностью защищать себя и близких хоть как-то... Девчонка лет четырнадцати, собрав малышей, читает им вслух 'Вини-Пуха' - бумажную растрёпанную книжку, обгоревшую по краям. Восьмилетняя девочка спит прямо на полу, прижав к груди грязную, замызганную куклу, через неё перешагивают, забыв о старом поверии - или нет у англосаксов такого, что, если
