жестокость в отношении покорённых рас толкнула возмущённых нэрионов на сперва скрытую конфронтацию, а потом и открытую войну с угнетателями Галактики. Нэрионы бились отчаянно, война продолжалась одинадцать лет. Медленно теснимые, несущие большие потери, истощившие ресурсы, в конце концов они вынуждены были согласиться на мир - мир на условиях победителей. Жестоких - не жёстких даже - условиях. Гордых, отважных, веривших в справедливость и отвагу нэрионов не просто разбили - их унизили. Как ни странно, от полного порабощения побеждённых спасли враги-сторки, в ходе войны с обычной своей 'романтичной прагматичностью' оценившие храбрость бойцов Нарайна. Но с тех пор нэрионы обязаны были участвовать во всех войнах Сторкада и менять свои законы по прихоти сторкадских наместников. Не смирившиеся до конца, помнившие о прекрасном, справедливом прошлом, нэрионы восприняли появление в космосе землян как шанс отомстить старым врагам даже не за поражение в войне - за издевательства и отвратительный диктат...
- Я до сих пор помню боль, которую причиняли мне джаго, - тихо сказал Вар-Ан-Та. - И то, что готов был начать умолять их о пощаде. Ты пришёл, как герой из песни, сын Земли. Мне до сих пор снятся кошмары о том дне - но во всех них приходишь ты, и мучители тают, как дурнотный туман над пустошами... - нэрион по-человечески кивнул: - Вы победите. Я верю в это, мой брат по сердцу. И завтра мои старшие встанут в строй наших отрядов, которые пойдут в бой рядом с вами. Они горды этой честью, поверь.
Потом я много раз думал, что, наверное, интересно было наблюдать за поведением людей, которым работники Социального Комитета раздавали те сигналки. Простые такие аппаратики, две кнопки - красная и зелёная. Нажмёшь красную - голосуешь за войну. Нажмёшь зелёную - голосуешь за... нет, я не хотел думать даже 'за мир'. За сдачу. Сдача - это не мир. Это позор. Это всё равно смерть, только гадкая и позорная, как... как утонуть в гавне.
Так вот, очень по-разному вели себя люди. Кто-то брал аппаратик сразу, кто-то медлил, кто-то - брал так, словно боялся обжечься. Где-то потом собирались семьями, где-то - группы друзей, кто-то наоборот - уходил подальше от людей. В общем, все по-разному себя вели. Одинаковым было только то, что везде стало тихо. Это даже страшновато казалось - множество людей и почти полная тишина. Даже мелкие молчали, многие только испуганно цеплялись за родителей или просто за старших...
...А несколько человек застрелились. Я сам не видел, потом говорили. Наверное, не могли выбрать между двумя этими кнопками, и смерть оказалась третьим - самым простым - выходом...
...Нам сигналки раздавали в здании школы. Их раздавали всем, кому исполнилось тринадцать. Это было, мне кажется, справедливо, хотя до совершеннолетия в тринадцать ещё несколько лет. Но раз уж речь зашла о том, что нам разрешат вступать добровольцами... Я до сих пор помню, как на моей ладони лежал этот приборчик. Простенький, тупой. Я такой могу сделать за четверть часа дома. Ну, в принципе такой.
Но... не ТАКОЙ.
Я смотрел на приборчик, и меня стало тошнить. Очень сильно тошнить. Мы все - наша компания - задержались около школьного крыльца. Поодаль стояли десятка два ребят-нэрионов из местной колонии беженцев. Стояли, смотрели на нас молча, только ушами дёргали... смешно так. А я на них глянул и не мог больше смотреть. Снова начал пялиться на приборчик на своей ладони и вспоминать фильм, документальный, который недавно крутили, наверное, по обеим Империям... Там были куски из трофейной инструкции Чужих - как обращаться с населением захваченных территорий...
Бежавшие ранее к землянам и схваченные теперь рабы - независимо с оружием или нет - должны немедленно уничтожаться в назидание другим.
Я увидел вдруг, что Гэндзо роняет свою сигналку под ноги. И спросил:
- Ты чего?
- Да я уже нажал, - равнодушно ответил он.
- Каку... - начал было я, но осекся. Глупый был вопрос, и Гэндзо ответил мне немного удивлённым взглядом. Потом сощурил свои и без того узкие глаза и стал куда-то смотреть - куда-то в небо.
У Дика сигналки не было, и он ответил на наших взгляды:
- Да я сразу нажал, как дали. Чего тянуть, ясно всё...
Эти слова меня оглушили своей определённостью и правдивостью. Я снова посмотрел на приборчик, на свою ладонь - живую ладонь, пошевелил пальцами. Ужас, который внезапно меня охватил, был таким, что я сразу нажал красную кнопку, уронил сигналку, браво улыбнулся всем и, что-то пробормотав, что, мол, сейчас вернусь, отошёл от них.
Я завернул за угол, и меня всё-таки вырвало. Очень-очень сильно, до желчи. Но мне стало легче, намного. Страх ушёл и уже больше не возвращался. А когда через двадцать минут стало известно, что за капитуляцию проголосовало ничтожно мало людей, настолько мало, что цифру просто не стоило брать в расчёт - то ли одиннадцать, то ли двенадцать с чем-то тысяч из едва ли не полутора миллиардов голосовавших - нас всех охватило какое-то странное возбуждение. Как будто враг уже побеждён и вообще всё на свете хорошо.
Наверное, так чувствуют себя пьяные. Не знаю. Мы шли по улице нашего Заводстроя - снова наполнившегося шумом, даже сверх обычного - шли группой, во всю проезжую часть, шли, обнявшись за плечи - и Валька Прудкин вдруг громко, звонко запел - а мы подхватили, все сразу, не сговариваясь:
- Кто умер рабом, тот не жил никогда.
Кто истинно жив, никогда не умрет.
Мы верим: Великих традиций Звезда
На небе полуночи скоро взойдет.
Умершим в удел достаются гробы.
Живые наследуют солнечный Трон.
И только живых собирает в ряды
Полярной Звезды штурмовой легион!
...Сейчас, когда я стар и уже немного мне осталось в этом мире - я верю в эти строки ещё больше, чем верил тогда. Когда мы, пацаны, шли по улице маленького посёлка большой Империи, решившей НЕ СДАВАТЬСЯ - и пели. Пели так, что, клянусь, услышь эту песню наши враги - они бы закончили войну уже тогда.
С нами не имело смысла воевать. Не воюют с теми, кого заведомо нельзя победить.
13. НЕИГРУШЕЧНЫЕ СОЛДАТИКИ .
Плац.
Двести мальчишек стоят на плацу. Младшим тринадцать. Старшим четырнадцать.
Сержант говорит, прохаживаясь туда-сюда:
- Тяжело видеть, что в таком юном возрасте вы успели наделать столько глупостей. Я их перечислю, чтобы вы всё поняли. Глупость первая! - он останавливается, поворачивается лицом к строю. - Вы пошли добровольцами! Глупость вторая! Вы пошли добровольцами в наши войска! Глупость третья! Вы пошли добровольцами в наши войска и в наш лагерь! Глупость четвёртая! Вы пошли добровольцами в наши войска, в наш лагерь и мою роту! Четыре глупости - и каждая из них смертельно опасная! Ну а теперь я представлюсь! Я ваш старший инструктор сержант Крамарев!
Столовая.
Маленькие треугольные столики на трёх человек.
Я никогда в жизни так не ел. Правильней сказать, я, сколько себя помню, всегда был немного голоден. Меньше, больше, но всегда. А тут огромный выбор и добавка. Лопают все. Большой зал со сводчатым потолком полон звуками, немного
