(4, 10, 21).
Я приехад из командировки в Ленинград, где пробыл больше двух недель. Он теперь часто говорит о Ленинграде и последовательно употребляет формы типа: *из Ле'нинъвъ гра'да* (из Лениного града); *в Ле'нинъм гра'ди* (в Лгенином граде).
'Твое полотенце висит на побо'льшем гвозде'. 'Повесь на поменьший гвоздь'. 'Черный хлеб не бывает. Черный хлеб - это коричневый. А называют черный'. Говорит без повода, сам с собой.
(4, 10, 23).
На прогулке, когда мы возвращались домой и шли по ветру, Женя заявил: 'Сейчас воздуха нет'. Я: 'А что такое воздух?' Он: 'Когда воздух двигается быстро, бывает сильный ветер; когда тихо, маленький ветер'.
(4, 10, 26).
'Однажды мама захотела птичьего молока. Это только говорят так, а на самом деле нет его' - 'Почему нет?' 'Птиц не доят'.
(4, 10, 29).
'У нас есть книга Пушкина - памятник на лошади. А один идет, кулак показывает - думает едет'. Говорит об иллюстрации в 'Медном всаднике', которую он рассматривал самостоятельно (раньше).
'Я Фролова, говорю, мама позовет, а бабушка 'хромого'?' Со смехом рассказывает об этой ослышке. Рассказывает: 'Я у многих там видал на шляпах крылушки от птиц - от ястреба, от голубей'. Говорит, что конфеты - плохой подарок, потому что их съешь и ничего не останется. Я замечаю, что и игрушки можно сломать. Он: 'Их можно изломать, а изломки все равно останутся'.
(4, 10, 30).
Просит меня сделать пароход. Я отвечаю, что это трудно. Он: 'Чего трудного сделать! Я и то сумел бы, коль (*къль*).
меня научить'. Неожиданно говорит сам с собой: 'На свете всегда есть люди. Когда я умру, меня и следа не останется. И шага не останется. Захочет, например, Олечка ко мне прийти...' Он не договаривает. Спустя некоторое время продолжает опять с собой: 'Другие люди у всех родятся. А когда нет ни одного человека, одна людинка откуда взялась?.. У кого есть дети, у кого нет...'
(4, 11).
Собирается рисовать 'краски', т.е. палитру с красками. Я даю ему на пол-листа. Он: 'Дал такой листище. На краски даже перехватит'. 'Перехватит', т.е. хватит с избытком, он употреблял за последнее время несколько раз. Пишу и говорю: 'Вот промокашки нет'. Женя: 'Ее можно из красной бумаги вырезать'.
(4, 11, 1).
'Мама, кто-нибудь с открытыми глазами умирают, а все равно ничего не видят?' - 'Да' - 'Им потом закроют глаза? Мертвого можно карябать'. Очевидно, потому 'можно', что он не чувствует. Чрезвычайно неприятно ему закапывание в нос; он ему сопротивляется изо всех сил. Сейчас после такого закапывания говорит: 'Умрешь, тогда не будет течь из носу' - 'Зачем умирать?' - 'Все умирают. И ты умрешь. Живешь, живешь, старый станешь и умрешь'. Вообще в последние дни он очень много говорит о смерти. Делает это с полным равнодушием. Ничего, кроме догадок о различных подробностях, в этих разговорах не замечается. Он как будто проектирует различные ситуации, неизбежные в будущем. Представляя, как он вырастет большой, заявляет, что я тогда уже умру. Еще. Просит купить лодку, я отказываюсь, а недавно как-то рассказывал, что Гвидон Романович собирается завести в Ленинграде лодку. Вот он и говорит: 'Поедем в Ленинград, там лодку купим. И умрем там, а потом здесь на кладбище за пять верст'.
(4, 11, 4).
Говорит о каком-то галчонке: 'Хочуй насильно впихать траву. Хочу отравить' - 'Чем же ты хочешь отравить?' - 'Травой - чем отравляют?!' - 'А что значит отравить?' - 'Чтоб он сдох. Вот'. Разговаривая об утонувших в Терновке: - *Гадо'вщик один их вытаскивал* - 'Кто такой гадовщик?' - 'Ну, угадывает, когда кто утонет'.
(4, 11, 6).
Поперхаясь после закапывания ему в нос капель, говорит: 'А в рот из носика дырка есть?' Как я уже упоминал, он очень сопротивляется закапыванию в нос капель; наоборот, к горчичнику относится с полным спокойствием, только требует, чтобы, пока его ставят, рассказывали сказки. Говорит, передавая слова доктора: 'Держать, пока забеспокоится'. А я совсем не буду беспокоиться. Хоть всю ночь держи' - 'А почему?' - 'Хочу привыкнуть'. Горчичник ставится ему на спину. Перед сниманием его не раз спрашивают: 'Что, надрало?' Он всякий раз с усмешкой отвечал: 'Да отсюда не видно, посмотри'.
(4, 11, 7).
'Оля Начаркина хочет меня застрелить. У ней ружья нет. Одной пулей хочет меня застрелить. Одной пулей разве застрелишь? Медведя и то не застрелишь'.
(4, 11, 9).
Ему подарили чертика, и он говорит: 'Знаешь, почему он так называется? Он чертит' - 'Что же он чертит?' - 'Бумагу'.
(4, 11, 11).
Он показывает мне свой рисунок; я хвалю и одобрительно треплю его по задушке. Он: 'Что ты так щиплешься? Сам хвалишь, а сам щиплешь? Кто хвалит, тот не щиплет'.
(4, 11, 17).
Дней пять назад он ходил с Верой на Московскую и там требовал купить лодку, которая стоила 3 рубля. Так как ему было отказано, он капризничал и неутешно рыдал. И после все время требовал лодки. Ему указывалось на дороговизну, и он, желая опровергнуть это, говорил, что купил же папа орехи за 18 копеек: 18 больше трех. Никакие объяснения, что 18 копеек меньше 3 рублей на него не действовали. Он упорно приводил тот же довод и, по-видимому, не терял надежды нас переубедить. Так, нынче, заявив, что 18 больше трех, он принялся считать: 'Раз, два, три...' И заявил: 'Видищь, до 18-и-то не достало'. Наслышанный от Татьяны Северьяновны о спасении души, спрашивает: 'Возьмет ангельчик душу, а кости собакам отдаст, да?'
(4, 11, 29).
Просит меня: 'Порисуй. Порисуй. Когда я хворал, мне мама каждый день удовольствие доставляла. Каждый вечер, каждое утро'.
(5, 0, 2).
Вдруг говорит: 'Кривдой-то лучше жить' - 'Как?' - 'Кто богатый' - 'А как правдой?' - 'Кто бедный. Лапти только наживет' - 'А как мы живем - правдой или кривдой?' 'Кривдой. Кривдой. А правда ходит в лаптях' - 'А мы бедные или богатые?' - 'Ну, у бедных-то лапти одни'. Недавно я читал ему сказку о правде и кривде, где не раз говорилось, что правда ходит в лаптях, а кривда в сапогах.
(5, 0, 3).
В разговоре с Марией Николаевной заявил: 'Когда старость пройдет, опять молодой будешь'. Меня это удивило, потому что, кажется, он ниоткуда не мог услышать о такой трансформации. О распространении
