Ковригину бы попросить Наташу показать веер с дракончиком или хотя бы поинтересоваться, сколько у дракона на веере лап, не шесть ли, но он понял, что его сейчас волнует другое.
– Наташ, – осторожно начал Ковригин, приподнявшись на локтях, возлежание на спине показалось ему недостойным важности разговора, – Наташ, тебе не пришлось услышать сегодня всяческие неприятные слова или шутки?
– И что? – спросила Свиридова.
– Тебе не испортили настроение?
– Сашенька, ты ребёнок, что ли? – рассмеялась Свиридова. – Ты давно внутри нашей культуры. Тебя расстроили игры жёлтой прессы? Или тебе неприятно, что твоё имя связывают с моим?
– Во-первых, никто не связывает моё имя с твоим, – сказал Ковригин. – Я вообще без имени. Я – физиономия то ли бойфренда, то ли альфонса некоей Звезды. Мне на это наплевать. Ну, могу вызнать имя фотохудожника и набить ему морду. Меня печалит другое. Каково тебе ходить с клеймом содержательницы альфонса?
– Ты это всерьёз? – снова рассмеялась Свиридова. – Ты, что ли, мой высокооплачиваемый альфонс? Нет, ты – мой любимый человек. И надеюсь, я твоя желанная женщина. Пока, правда, в быту чужая. Или с чужими привычками, запахами, капризами. Но опять же надеюсь, если всё сладится, стану тебе нескучной женой и любовницей. А всякие сплетни и жёлтые легенды до того мне сейчас не болезненны и забавны, что мне без них даже скучно. Было время – в пору моего замужества с Демисезоновым, Ленинским лауреатам, когда нападки на меня доводили до слёз. И виновата была я сама, теперь понимаю… А нынче-то именно плюнуть и растереть! И жить дальше. Публике же ответить проще простого. Дать интервью. Если тебе неловко, интервью, первое, проведу я, расскажу, кто мы с тобой такие и кем намерены стать…
– Кем мы намерены стать? – спросил Ковригин.
– А ну-ка вернись, войди снова в моё тело, – сказала Свиридова, – я покажу тебе, кем мы должны стать.
И опять показала. И опять Ковригин был со Свиридовой одно.
Через полчаса Свиридова всё же спросила:
– Саша, я вижу, ты чем-то обеспокоен. Может, я тебя к чему-то принуждаю? Может, тебя тяготит мысль, что нам придётся подписывать какие-то документы в ЗАГСе и тем самым заключать свои суверенитеты в клетку занудных обязательств? Если это так, зачем нам быть вместе?
– Наташ, ты женщина для меня навсегда, – сказал Ковригин. – Я люблю тебя. Но по своему вечному легкомыслию я забыл об одном обстоятельстве, а оно может навредить тебе.
– Какое такое обстоятельство? – встревожилась Свиридова.
– Ты можешь оказаться женой двоеженца, – грустно вымолвил Ковригин.
– То есть как? – стала серьёзной Свиридова. Она лежала, прижавшись к спине Ковригина, сейчас же присела, спустив ноги с кровати. – Расскажи…
И Ковригин рассказал. О чём-то и во второй раз. О своём молодечестве. Или о своём пижонстве и бахвальстве. О своём авантюрном путешествии с Еленой Хмелёвой в Москву с обещаниями взлетевшего в мокрые облака хотя бы синежтурской славы. О предбрачной ночи и утренних хождениях по казённым домам с моментальными печатями и административными решениями.
– Так что, – сказала Свиридова, – Хмелёва твоя жена? – Жена мне ты, – сказал Ковригин. – Твоё право оценивать мой предбрачный поступок, всё же тогда я, пусть и на несколько дней, был увлечён исполнившей мой текст актрисой. Теперь она для меня лишь фамилия в театральной программке.
– Погоди, но её фамилия осталась в твоём паспорте? Так, что ли?
– Теперь послушай ещё об одной даме. Наберись терпения. А потом решишь, как тебе быть со мной.
– Хорошо, вытерплю, – сказала Свиридова, уже мрачная.
И Ковригин рассказал о Лоренце Козимовне Шинэль, курьерше, в середине лета доставившей ему вёрстку статьи о костяных пороховницах, о разговорах с ней, не умолчал и о ночи под внезапно налетевшей на урочище Зыкеево ливневой тучей.
– Ну и ходок ты, Ковригин, – заявила Свиридова. – То есть и ходить тебе даже не приходится. К тебе прилетают женские тела.
– Я был тогда холостяк, – сказал Ковригин.
– Да будь и сейчас кем хочешь! – сказала Свиридова. – Я не требую от тебя оправданий. Так при чём здесь курьерша Лоренца Козимовна Шинэль?
– Она и потом, без всяких просьб на то, продолжала участвовать в моей жизни. В частности, в ускорении наших с Хмелёвой загсовых движений. Я так полагаю. Из бахвальства, дурости я объявил Хмелёвой, что завтра же распишусь с ней. Фиктивно, понятно. Ей отчего-то нетерпелось стать москвичкой. И всё свершилось за день. А мы даже и заявлений не подавали. Потом, когда Острецов начал розыски, из всех моих бумаг фамилия Хмелёвой пропала. Были и другие случаи. Я оказался в Синежтуре, а в Москве якобы литературный секретарь Лоренца Козимовна Шинэль оформила мои права на пьесу «Веселие царицы московской».
– И что? – сказала Свиридова. – К чему ты клонишь?
– А к тому, что на днях Петя Дувакин пытался нагнать на меня если не страх, то хотя бы серьёзную озабоченность. По его мнению, Блинов сейчас при средствах и под чьим-то покровительством. И Петя не исключает, что с помощью Лоренцы Блинов сможет возвратить на место мои подписи, и я вернусь в мужья Хмелёвой.
Ковригин замолчал. Молчала и Свиридова.
– Так, – сказала, наконец, Свиридова. – Ты любишь меня или нет?
– Люблю.
– Ты видишь нас вместе в будущем?
– Без тебя я подохну с тоски… Кстати, забыл сказать, Хмелёва оставила мне записки, и среди них согласие на немедленный развод со мной, коли пожелаю… И более я её не видел.
– Это мне известно, – сказала Свиридова. – А с Древесновой ты в ЗАГС не ходил?
– Нет, – поставленным в угол детсадовцем произнёс Ковригин. Стоял он в углу в серых постыдных чулках и в штанишках до колен, на проймах.
– Совсем затравили детишку, – рассмеялась Свиридова. – Похоже, ты желаешь пристроиться ко мне сыночком, телёнком ласковым. Согласна и на сыночка, хватит на нас двоих одной деловой бабы… Кончили с шутками. Если мы любим друг друга, то что нам бумажки и чьи-то претензии? Во-первых, до какого-нибудь важного события можно будет существовать и в так называемом гражданском браке…
– Какого важного события? – спросил Ковригин. И хотя предполагал, каким будет ответ, ждал этого ответа.
– Ну, предположим, я забеременею, – сказала Свиридова. – Погоди, погоди, не лапай меня! Послушай дальше. Завтра же или в ближайшие дни сходи в ЗАГС и выясни, есть ли у тебя жена и, если есть, в ЗАГСе же напиши заявление о разводе. И отыщи-ка любезную Лоренцу Козимовну. Мне надо поговорить с ней.
– Где же я её отыщу и как? – сказал Ковригин.
– Подумай, где и как.
– Да, ещё про одно не успел тебе сказать, – вспомнил Ковригин. – Был я в Новодевичьем. Стены голые, их побелили, а возле поставили милиционеров.
– Ну и ладно, – сказала Свиридова, – нам сейчас не до Софьи. Ты меня заморозил своими недоумениями. Теперь же обогревай! Сейчас же за мной и под одеяло!
Входя в тело Натальи, чтобы составить с ней единое существо, Ковригин не мог не прошептать:
– Наташенька, я понимаю теперь Васю Караваева и готов писать тебе сонеты…
– В переводе Щепкиной-Куперник, – рассмеялась Свиридова.
И сейчас же слова расплавились и превратились в звуки.
66
Следующий день вышел ленивым.
Хотя Свиридова и теребила Ковригина призывами к действиям, даже и к подвигам, напоминала о необходимости скорейшего посещения ЗАГСа и Авторского Общества, но это так, по привычке деятельной
