«А не скинуть ли мне этого советчика с балкона? И сейчас же?» – явилось Ковригину.
– Вы лучше расскажите, – предложил Острецов, – как пошла жизнь вашего отца с бабушкой по возвращении в замок из поселковых светёлок с морозными узорами на стёклах.
– Многие семьи были отправлены в Караганду, – сказал Ковригин. – В места, уж совсем будто бы недоступные врагу. Возможно, мужчины этих семей уже тогда были на подозрении. Потом, после войны, некоторые из них были посажены, расстреляны, а один из них даже и повешен, тот – довоенный любимец Сталина, стал правой рукой Власова. Сын этого Шеленкова, Юрка, был старшим приятелем отца, он-то и затевал все приключения в замке. В Москву он уже не вернулся. А отцу с бабушкой, как и нескольким другим семьям, определили местом проживания дворцовую церковь.
– Интересно! Интересно! – вновь оживился Острецов. – Её-то будем восстанавливать в первую очередь. А не сделал ли какие открытия в ней ваш любознательный отец?
– Пожалуй, что и открыл нечто, – задумался Ковригин. – Но говорил: «Надо ещё проверить…» И ещё говорил о версии своего приятеля Шеленкова, тот куда-то пролазил. Но в разговорах со мной об этой версии умалчивал. Шеленков же, увы…
– Печально, – покачал головой Острецов. – Но интересно. А не ездил ли ваш отец, уже взрослым, в Журино?
– Не раз собирался. Но всё как-то не выходило.
– Вы всё знаете о его поездках?
– Пожалуй, не всё… Была у меня пора после студенчества, газетная горячка, любови, мотания по стране, гусарское молодечество, когда я месяцами не общался со стариками. О чём теперь, конечно, сожалею. Отец мог в ту пору съездить в Журино… Мог…
– С потребностью: «Надо ещё проверить…»?
– Вряд ли, – сказал Ковригин, – просто тянуло в страну детства. Но коли и вправду съездил, мог разочароваться и расстроиться. А потому и мне не стал ничего рассказывать… На тетради же его я наткнулся недавно. Взял с собой лишь одну тетрадку. И ту лишь пролистал…
– А остальные тетради где? – спросил Острецов, причём трубка в его руке опять стала дёргаться.
– В Москве, – сказал Ковригин. – То есть не совсем в Москве. А у сестры на даче.
– «Ага! У сестры на даче! – выругал себя Ковригин. – Ещё и сестру в приключение втягиваешь! А оно может оказаться и опасным».
Острецов молчал. Глаза закрыл. Будто придремал.
«А ведь он не хочет отпускать меня, – подумал Ковригин. – Или что-то ещё желает выведать. Или, напротив, у него есть потребность выговориться человеку случайному, заезжему на пару дней из Москвы. Но меня-то волнует то, что происходит в Рыцарском зале. А я торчу здесь…»
– Да, кстати, Мстислав Фёдорович, – будто бы спохватился Ковригин. – Летом сорок второго воды в каскадных бассейнах не было. Замечательные места для игр. Отец вспоминал, как грелись рядом с ними на бетонных полах зелёные ящерицы и зелёные же лягушки…
– О зелёных ящерках – не знаю. Не видел, – сказал Острецов. – А зелёным лягушкам, как и виноградным улиткам, – разъяснение в франкоманских увлечениях Турищевых. Бетоном, кстати, замазали мрамор, нынче очищенный.
– Меня интересуют не кулинарные привязанности Турищева, другое, – сказал Ковригин. – Отчего у него была такая тяга к водяным существам, мифологическим и из местных поверий? Что за сюжет с хороводом лягушек вызвал фонтан вот здесь, под нашим балконом?
– Для меня и самого это загадка, – сказал Острецов. – Да, графский дом и дворы, северный и южный, сотворялись долго, доделки и покупки к ним в Италии продолжались и после кончины графа. Но всё по его велению, по его росписи ролей, скажем, по его сценарию, по его наброскам и ведомостям. Сюжет же и смыслы хотений или просто блажи барина и нам неведомы. Прямо под нами с вами аркады. Место для прогулок в дождливые дни, арки, никакого отношения не имеющие к нормам северного классицизма, зимой у нас – холода и сугробы, в пору дома отдыха арки заделали, но мы их открыли. Так вот, под каждой аркой – ниша, и во всех нишах – мраморные изваяния из Италии, чаще – копии, правда, восемнадцатого века, но есть и оригиналы музейного значения, о них из скромности умолчу… Все они были заказаны по списку графа Турищева. При доме отдыха их сволокли в коридоры и подвалы здания… Кстати, сейчас одно из наших мраморных украшений по настоянию городского Головы Михеева приветствует гостей Синежтура у вокзала на площади имени Каменной Бабы. Временно мы уступили её в аренду…
– Каллипига! – обрадовался Ковригин, будто родственницу его только что упомянули с почтением.
– Какая ещё Каллипига? – насторожился Острецов.
– Потом объясню, – сказал Ковригин. – А нельзя ли на минуту спуститься к аркам?
– Пожалуйста, – сказал Острецов и чуть повернул одну из балясин каменного парапета балкона.
Сдвинулась плита балконного пола, под ней сейчас же возникла лестница, надо полагать, чугунная, из одного семейства с лестницей у Заводского пруда.
– Не моя затея, – будто оправдываясь, произнёс Острецов. – Всё это фантазии и прожекты графа Николая Борисовича Турищева. Но их пришлось оживлять. Хотя систему и смысл фантазий, повторюсь, так и не удалось разгадать… Каллипига… Каллипига… Что же это за Каллипига такая?
А Ковригин уже и не слушал хозяина. Ниш под арками устроили тридцать шесть, и персонажи, оказалось, что и не только мраморные, но и гипсовые, и деревянные, и бронзовые, проживали в них самые разнообразные. Ходил Ковригин мимо них, рот открыв, и мыслей о каких-либо смыслах или системах в нём не могло сейчас возникнуть. Своё состояние он не способен был назвать. Удивление? Недоумение? Восхищение? Нет, решил Ковригин, оценки оставим на потом… В список, составленный графом Николаем Борисовичем для подаркадных ниш, угодили и мифологические личности, причём не обязательно с высот Олимпа, но и из античного сказочного простонародья, и олицетворения стихий природы, и странные божки или зверюги, явно не европейского происхождения…
– Да-а-а… – только и смог пробормотать Ковригин.
Острецов, похоже, смотрел сейчас на турищевское собрание глазами Ковригина. То есть будто бы впервые.
– А это что такое? – удивился Ковригин. – Или кто это такой?
Из ниши зло смотрел на него огненно-коричневый зверь, задние лапы расставив в борцовской стойке, передние же – разведя, явно с намерением захватить чего-либо, причём на лапах его чуть ли не шевелились метровой длины когти-крюки.
– Лягушка, – сказал Острецов. – Лягушка, кажется… От ацтеков. Была завезена в Мадрид Кортесом. Никак не вспомню наименование…
А Ковригин вспомнил. Тлальтекугли. Видел, правда, без внимательного рассмотрения, в мифологическом справочнике. Теперь придётся рассмотреть…
– В фонтане же ведут хоровод лягушки совершенно обыкновенные… – задумался Ковригин. – Ага! А вот и наша Каллипига!
К Ковригину поспешил Острецов и был чрезвычайно удивлён увиденным.
– Отчего же она стоит задом к нам?
– Она же – Каллипига! То есть – Прекраснозадая. Как же ей ещё стоять? – воскликнул Ковригин.
– Но раньше она стояла к публике лицом! – разволновался Острецов. – И есть тут несуразность…
– Возможно, лицом к публике она стояла в дневные часы, – принялся размышлять Ковригин, – а ночью, при отсутствии интереса к ней, она ради удобства могла менять позы. В чём же тут несуразность?
– Позы – её дело! Несуразность в другом! Наша Каллипига обязана стоять сейчас на привокзальной площади имени Каменной Бабы. Я же говорил… Она сдана в аренду, и мне за неё заплачено. А она здесь. Дело тут уже в моей репутации. Не козни ли это градоначальника Михеева?..
– У вас ещё и медь пропала, – вспомнил Ковригин. И тут же отругал себя: «Что я вредничаю-то! Что я задираю сильного мира сего?»
– Медь пропала не у меня, а у театра, – Острецов сердито взглянул на Ковригина. – И она нашлась. У вас ещё есть вопросы ко мне?
Вопрос возник сейчас же. В нише слева от Каллипиги стоял голый мужик (впрочем, кто в нишах графа Ведищева был не голый?) со свирелью в руке. Ковригину показалось, что мужик подмигнул ему: мол, привет, и не выдавай наших.
