пересчитывал пачки денег. Я был уверен, что дело было серьёзным. Я подумал: “О'кей, я даже не знаю, хочу ли я находиться в этой комнате, потому что они тут что-то считают”. И я пошёл в следующую комнату, где на огромных непромокаемых брезентах возвышалась маленькая горка марихуаны. Конни постоянно приходила и забирала меня поиграть в каньоне. Она говорила: “Не ходи в эту комнату! Не ходи в ту комнату! Посмотри, убедись, что никто не идёт!” Всегда присутствовал элемент тревоги, что мы делали то, за что нас могли поймать. Это немного волновало ребёнка, но в то же время я думал: “Хмм, что же здесь происходит? Откуда у этих парней столько денег? Что все эти симпатичные девушки здесь делают?”
Я хорошо помню то чувство беспокойства за моего папу. Однажды все его друзья переезжали из одного дома в другой и наполнили большой открытый грузовик всем своим имуществом. Мой папа запрыгнул наверх и поехал на матрасе, который сомнительно балансировал на всех остальных вещах. Мы отправились и сильно наклонялись, спускаясь по этим дорогам каньона, а я смотрел на папу, едва державшегося за матрас, и кричал: “Папа, не упади”.
“О, не волнуйся”, - говорил он, но я волновался. Это было только началом этой темы, потому что многие последующие годы, я до смерти боялся за жизнь моего папы.
Но я также помню, как много веселился. Мой папа, Конни, Уивер и Башара вместе ходили в Загон, небольшой отвязный бар в центре Каньона Топанга, где регулярно играли Линда Ронстдат (Linda Ronstadt), Eagles и Нейл Янг (Neil Young). Я шёл со взрослыми и был единственным ребёнком в толпе. Все были уже никакими от выпивки и наркотиков, а я танцевал до упада на танцполе.
Когда я вернулся в Мичиган, ничего особо не изменилось. Первый класс прошёл без каких-либо примечательных событий. Моя мама днём работала секретарём в юридической фирме, и после школы я оставался с няней. Но в моей жизни произошёл решительный поворот осенью 1969 года, когда мы переехали на улицу Пэрис. Раньше мы жили действительно в бедном загрязнённом районе города с множеством картонных домов и трущоб, но улица Пэрис была как на картине Норманна Роквелла (Norman Rockwell). Дома для одной семьи, постриженные лужайки и опрятные, чистые гаражи. К тому времени Скотт практически ушёл из нашей жизни, но ему хватило того времени, что он провёл с нами, чтобы оплодотворить мою маму.
Внезапно, три прекрасных молодых девочки тинейджеры стали следить за мной после школы. В возрасте семи лет, я был ещё немного молод, чтобы влюбляться, но я обожал этих девочек как брат, боясь их красоты и подающей надежды женственности. Я был очень счастлив, проводить с ними время, смотря телевизор, плавая в местном бассейне или прогуливаясь в небольших лесных зонах. Они показали мне Бухту Пластэр, которая на последующие пять лет станет для меня секретной убежищем, святой землёй вдали от мира взрослых. Там мы с друзьями могли исчезать в лесах, строить лодки, ловить лангустов и прыгать с мостов в воду. Поэтому это определённо было огромным облегчением, переехать в тот район, где всё казалось лучшим, и где росли цветы.
Мне даже нравилась школа. Принимая во внимание то, что моя предыдущая школа казалась тёмной, мрачной и тоскливой, Начальная Школа Бруксайд была приятно выглядящим зданием, у которой были прекрасные земли и атлетические поля, которые простирались около Бухты Пластэр. Я не был модником как остальные мои одноклассники, потому что мы были на пособиях после того, как моя мама родила мою сестру Джули (Julie). Поэтому я носил все подходящие мне вещи, которые мы получали из местных благотворительных учреждений. И по особым случаям я надевал футболку с надписью “Ливерпуль - это круто”, которую мне подарил папа. То, что мы были на пособиях, в принципе, никак не проявлялось. И только около года спустя, когда мы были в продуктовом магазине, и все платили наличными, а моя мама достала эти, похожие на деньги из игры Монополия, карточки, чтобы заплатить за продукты.
Нахождение на пособии беспокоило её, но меня никогда не тревожило это так называемое клеймо. Жить с одним родителем и видеть, что у всех моих друзей были мамы и папы, жившие вместе, не вызывало у меня зависти. Мы с мамой разрывались на части от дел, и когда появилась Джули, я был безумно счастлив появлению няни. Я действительно был защитой для Джули до тех пор, как через несколько лет она стала субъектом большого количества моих экспериментальных пыток.
К третьему классу у меня сформировалось настоящее недовольство школьной администрацией, потому что, если что-то было не так, если что-то было украдено или сломано, если побили какого-то парня, то меня, как обычно, выгоняли из класса. Я, вероятно, действительно был ответственным за девяносто процентов всех разрушений, но я быстро стал опытным лгуном, обманщиком и настоящим художником жульничества, чтобы выбираться из большинства проблем. Я был просто бедствием, и мне в голову приходили все эти смехотворные идеи, вроде: “А давайте снимем металлические гимнастические кольца, которые висят рядом с трамплинами, используем их как лассо, и запустим их прямо в окно школы, которое выходит во двор”. Мой лучший друг, Джо Уолтерс (Joe Walters) и я тихо вышли из дома однажды поздно ночью и сделали это. А когда пришли люди из администрации школы, мы как лисы сбежали на Бухту Пластэр и нас не смогли поймать (спустя много, много лет я послал в школу Бруксайд анонимный денежный чек, чтобы возместить убытки).
Мои проблемы с представителями власти увеличивались по мере того, как я взрослел. Я терпеть не мог директоров, а они не могли терпеть меня. Я любил своих учителей до пятого класса. Они все были женщинами, добрыми и нежными, я думаю, что они видели мой интерес к учёбе и мою способность перевыполнять нужные требования на тот момент. Но к пятому классу я достал всех преподавателей, даже притом, что они были отличными.
В то время в моей жизни не было ни одного человека мужского пола, который мог бы обуздать моё антиобщественное поведение (как будто кто-либо из мужчин в моей жизни мог это сделать). Когда моей сестре Джули было три месяца, полиция начала наведываться в наш дом в поисках Скотта, потому что он пользовался краденными кредитными картами. Однажды ночью они подошли к двери, и мама отослала меня к соседям, пока они допрашивали её. Через несколько недель пришёл Скотт, ворвался в дом в сильном гневе. Он узнал, что кто-то позвонил моей маме и сказал, что он изменял ей, поэтому он рванулся к телефону в гостиной и сорвал его со стены.
Я начал ходить за ним по пятам, как тень, моя мама была напугана, а я нисколько не боялся. Он вошёл в мою комнату, чтобы взять мой телефон, но я бросился преградить ему путь. Я не думаю, что мне что-либо удалось, но я приготовился драться с ним, используя всю технику, которой он меня научил несколькими годами раньше. Моя мама, наконец, послала меня за соседями, но было ясно, что хорошему отношению к Скотту в этом доме пришёл конец.
Тем не менее, примерно через год он попробовал снова наладить отношения с моей мамой. Она полетела в Чикаго с маленькой Джули, но он так и не появился на месте их возможной встречи, его поймали копы. У мамы не было денег на обратную дорогу домой, но представители авиалиний были очень добры и позволили ей долететь домой бесплатно. Мы пошли навестить его в жестокой тюрьме строгого режима, и она показалась довольно интересной, хотя я и немного смущался. На пути домой моя мама сказала: “Это был первый и последний раз”. И вскоре после этого она развелась с ним. К счастью для неё, она работал на юристов, поэтому это ничего ей не стоило.
Тем временем моё восхищение отцом постоянно возрастало. Я каждое лето не мог дождаться тех двух недель, когда я летел в Калифорнию и воссоединялся с ним. Он всё ещё жил на верхнем этаже двойного дома на улице Хилдэйл. Каждое утро я вставал рано, но мой папа спал до двух часов дня после ночных вечеринок, поэтому мне приходилось находить себе развлечения на первую половину дня. Я ходил по квартире и искал, чего бы почитать, и в один из таких поисков, я обнаружил огромную коллекцию журналов Penthouse и Playboy. Я просто прожигал их глазами. Я даже читал статьи. Я не подозревал, что это были “грязные” журналы или в любом случае запретные, потому что папа не выходил и не говорил: “О, Боже, что ты делаешь?” Он скорее подходил, видел, на что я смотрю, и говорил: “Не правда ли эта девушка невероятно сексуальна?”. Он всегда хотел относиться ко мне как к взрослому, поэтому он открыто и свободно говорил о женских гениталиях и о том, чего ожидать, когда я окажусь там внутри.
Его спальня была в конце дома, и прямо под окном росло дерево. Я помню, как он объяснял свою систему раннего обнаружения и план побега. Если копы придут за ним, он хотел чтобы я остановил их у входной двери, чтобы он смог выпрыгнуть из окна спальни, сползти по дереву на крышу гаража, спуститься на землю за ним около квартирного дома и дальше перебежать на следующую улицу. Это было слишком сложно для меня в мои восемь лет: “А что если копы просто не придут к нашей двери?” Но он рассказал мне, что его уже ловили за хранение травы несколько лет назад, и к тому же копы били его просто за то,
