Зачем нам враги

Эллен посмотрела на ее волосы. Она уже несколько дней к ним не прикасалась – и теперь вдруг устыдилась этого. Всегда она была нерадивой служанкой…

– Расчеши, – повторила Рослин, протягивая гребень. Раньше он был у Эллен, и она даже не помнила, как он попал к княжне. Эллен молча взяла его. Белая кость еще хранила тепло пальцев Рослин.

Девочка села на землю, изящно подобрав юбки. Она двигалась очень плавно, обладала великолепной врожденной пластикой, которую обучение придворным манерам лишь подчеркнуло. И не важно, что ее дорожное платье было заштопано в десятке мест, а на подол налипла грязь, – одна только осанка выдавала ее происхождение.

Глэйв смотрел на них, сидя на корточках у костра, в стороне, и улыбался.

Он все время ей улыбался – Эллен это тревожило. Теперь не из-за непреходящей (даже после прошлой ночи) прохлады в глазах, а оттого, что она начинала привыкать к нему – и к этой улыбке. Рослин села к Глэйву лицом – Эллен казалось, что намеренно. Она одновременно тянулась к нему и ненавидела. Это могло бы показаться странным – но Эллен как никто знала, что в этом нет ничего удивительного. Совершенно обычное дело для ее маленькой госпожи.

Эллен встала на колени за спиной княжны, взяла в руку тяжелую белокурую прядь, запустила в нее зубцы гребня, повела вниз привычным движением, аккуратно распутывая колтуны. Рослин сидела неподвижно, как статуя, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Эллен не видела ее лица, но знала, что ее глаза плотно закрыты.

Была середина дня, солнце пестрело за верхушками деревьев. Тишину нарушал только скрежет ножа, которым Глэйв выстругивал вертел. Эллен неторопливо вычесывала волосы своей княжны.

Потом Рослин вдруг сказала:

– Поди вон.

Эллен знала, что она сказала это, не открывая глаз. Так же, как знала, что сказано было не ей.

Глэйв недоуменно вскинул брови. Эллен думала, что он съязвит в ответ, и, кажется, он так и собирался сделать, но потом вдруг передумал, поднялся и молча пошел в глубь леса, продолжая выстругивать ветку на ходу. Когда он почти скрылся из виду в зарослях, Эллен услышала, как он насвистывает.

– Ты смотришь на него, – сказала Рослин. Это был не вопрос, а обвинение.

– Нет. Я смотрю на ваши волосы, маленькая госпожа.

Она не лгала. Она смотрела только на ее волосы – на то, как в них искрился солнечный свет, как из них выскальзывал, успев мимолетно сверкнуть в луче, то один, то другой волосок, просто смотрела на это и водила гребнем, чувствуя в ладони податливый мягкий шелк. Эллен всегда любила это делать. Она потому и согласилась стать одной из горничных княжны, что была влюблена в ее волосы, в то, как они текли меж пальцев, в то, сколько в них было силы… Не той силы, которую чувствовала и хотела развить в себе эта девочка, – какой-то другой, еще более дикой, неудержимой, неконтролируемой, но в отличие от той, другой, не желающей, пусть даже и способной разрушать. Временами Эллен казалось, что, расчесывая эти волосы, она сама перенимает часть их силы. И еще ей казалось, что Рослин знает об этом, и что когда ее расчесывает Эллен, она тоже чувствует, как в ней растет эта сила, и не пугается ее, а… словно ждет чего- то. Сцепив зубы и сжав кулаки.

Они и так мало разговаривали, но во время расчесывания, прежде происходившего каждое утро и каждый вечер, – никогда. Это был безмолвный и тайный ритуал для них одних, и они сами не понимали его смысла.

Сейчас Рослин нарушила негласные правила, и Эллен была рассержена. И сердилась, пока не услышала ее следующие слова:

– Мы должны убить его.

Пальцы Эллен, продолжавшие равномерно рассекать белокурые волны, не замерли и не дрогнули – они привыкли к своей работе, и их не волновало, что слышит их хозяйка.

А хозяйка слышала в голосе калардинской княжны то, что слышала так часто и что давно перестала считать детским упрямством: твердое намерение следовать принятому решению.

И она могла сделать только одно: молчать, всеблагие небеса, молчать, молчать…

– Ты не вздрогнула, – сказала Рослин.

– А должна была? – спокойно отозвалась Эллен. Гребень равномерно двигался вдоль густой массы волос: вниз-вверх, вниз-вверх.

– Ты думаешь, что я этого не сделаю?

– Мне не положено думать, миледи. – Вниз-вверх. – Мне положено вас расчесывать.

Вниз-вверх.

– Тем лучше. Значит, мы убьем его. И заберем ее. Я так решила.

Вниз-вверх.

– Ее? – Голос не дрогнул, но дрогнуло что-то внутри.

– То, что он носит в своей суме. Наверняка это что-то важное. Мы отнесем ее к тальвардским некромантам… и они возьмут меня к себе.

– Вы отнесете, – резко сказала Эллен и рванула гребень – вниз. Голова Рослин дернулась, запрокинулась назад, подбородок устремился к небу. Эллен держала распушившиеся волосы в кулаке, оттягивая дальше, сжимая все крепче, отчаянно молясь, чтобы сейчас, именно сейчас в нее перетекла их сила…

Широкая улыбка на перевернутом лице Рослин казалась смешной и уродливой гримасой печали, похожей на одну из гротескных масок придворного шута. Эллен смотрела на ее подбородок, на губы как завороженная.

– Во-от, – слабо шевельнувшись, сказали эти губы. – Вот поэтому мы и убьем его. Мы, Эллен. Я же знаю, о чем ты думаешь. Как ты на него смотришь… Он сказал, чтобы ты бросила меня. Я слышала. Я была там и… все слышала. Ты снова делала это… гадкое. С ним. Ты хочешь бросить меня и уйти с ним, а я тебе не позволю, Эллен. Ты пошла ради моего мертвого брата, но со мной пошла. И ты моя. Поняла? Я не собираюсь тебя ему отдавать.

Эллен разжала руку, толкнула Рослин в затылок. Та резко подалась вперед, чуть не упав ничком – еле успела подставить руки. Расчесанные волосы заструились по ее плечам, закрыли лицо. Эллен встала, нарочно сжимая гребень так, чтобы острые зубья впивались в пальцы. Эту боль она, слава всеблагим небесам, еще могла чувствовать.

Рослин встала и откинула пряди с лица тыльной стороной ладони; Эллен успела заметить, что к внутренней стороне ее запястья прилип палый лист.

– Когда я стану сильной некроманткой, я убью тебя и изготовлю пояс из твоей кожи.

– Что я вам сделала? – прошептала Эллен. – Небеса всеблагие, да скажите же мне наконец, что я вам сделала?!

Она не ответила. И не улыбнулась – пусть даже той своей извечной улыбкой, от которой Эллен продирала дрожь. И даже в глаза не посмотрела – тем извечным взглядом, который Эллен никогда не могла выдержать.

Просто отвернулась и как-то неловко заправила прядь за ухо.

Слева затрещали кусты. Глэйв по-прежнему улыбался. В опущенной руке он держал тушку зайца.

– Ну что, дамы, посекретничали? Может, теперь перекусим?

– Конечно, – сказала Рослин.

Эллен знала, что она отравит его. Может, еще даже до этого странного разговора во время расчесывания. Знала так же твердо, как то, что когда-нибудь ее маленькая госпожа выполнит свою угрозу – она всегда выполняет все свои угрозы, даже те, которые не произносит вслух. Поэтому надо очень внимательно смотреть в ее глаза, если можешь, конечно, и еще – обязательно надо бояться. Глэйв был нежен и хорош в постели, но он не боялся калардинскую княжну Рослин. И потому с самого начала был обречен – сжимая зубами ворот его рубашки в сарае с дырявой крышей, Эллен это знала.

Она не видела, как Рослин подсыпала отраву, может, потому, что не хотела видеть. Глэйв тоже ничего не заметил. Они ехали еще какое-то время от привала; первые четверть часа он все так же подначивал их и шутил, поглядывая на Эллен зорко и многозначительно, видимо, обещая вскоре еще одну жаркую ночь. Потом его шутки стали реже, улыбка – напряженной, а еще через четверть часа исчезла вовсе. Потом он