Зачем нам враги

совсем замолчал, шел чуть впереди, твердо, но как будто напрягаясь при каждом шаге. Внезапно он остановился и прижал руку к верхней части живота. Рослин немедленно остановилась, Эллен тоже, чувствуя, как колотится в горле сердце.

Глэйв обернулся, и она увидела пену, ручейками бегущую из уголков его рта – теперь опущенных, и Эллен подумала, что без улыбки он не выглядит столь привлекательным.

Он бросил на нее помутневший взгляд, попытался что-то сказать, но вместо внятной речи из его рта вырвался только хрип, следом за которым хлынула кровь. Когда Глэйв повалился на землю, Эллен бросилась к нему. Рослин вцепилась в ее руку, но Эллен с силой вырвала ее и через миг стояла на коленях возле тальварда, сжимая в ладонях его лицо, от чего кровавая пена только сильнее текла из приоткрытых губ. Эллен вдруг вспомнила эти губы на своей коже и закричала, словно в тумане:

– Дай мне!.. Что-нибудь, скорее! Помоги ему!

Рослин стояла, сложив руки на груди. Солнечный свет скользил по ее пушистым, тщательно уложенным волосам, белым, как пена, лившаяся изо рта Глэйва.

Эллен пропустила момент, когда все закончилось: очнувшись, увидела только остекленевшие глаза тальварда, смотревшие в ясное небо. В них не было никакого выражения, и они казались очень светлыми.

Эллен попыталась встать, пошатнулась, уперлась ладонью в землю, наконец сумела подняться. Рослин ждала ее в стороне, и на ее боку висела походная сума Глэйва.

– Ты… – Эллен знала, что хочет сказать, знала, что не сможет, и все равно пыталась. – Ты…

– Ты моя, – сказала Рослин, будто закончив фразу за нее; но ведь, боги, она вовсе не то хотела сказать. – Ты нужна мне и ты моя. Поняла? Мамочка.

Последнее слово вместило столько ненависти, что Эллен закрыла глаза, чувствуя, что разрыдается, если еще мгновение будет смотреть в это лицо.

«Ты же… ты не… я не хочу, это неправильно… и я тебе не мать…»

Она ощутила прикосновение к животу и, содрогнувшись, распахнула глаза. Ладонь Рослин с растопыренными пальцами прижималась к ее солнечному сплетению.

– Моя, – шепотом сказала она.

Эллен попятилась, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Рослин какое-то время стояла будто в нерешительности, потом шагнула к своей служанке, обхватила ее руками и ткнулась лицом в ее грудь. Ее плечи тряслись, но Эллен не знала, от плача или от смеха. А спорить она бы не рискнула. Как и проверять.

– Не понимаю тебя. Он совсем не похож на Рассела.

Он совсем не был похож на Рассела. Так надо говорить, маленькая госпожа. Но маленькая госпожа так не сказала – Эллен хотелось думать, что она боится того, что сделала. Очень хотелось – отчасти потому, что она прекрасно понимала: это не так. И это навело ее на мысль, которая не давала ей покоя вот уже второй день и которую она безумно боялась озвучить: а приходилось ли вам убивать раньше, миледи?..

И если да, то как часто?

– Почему ты делала с ним то гадкое, он же совсем не похож на Рассела, – упрямо повторила Рослин. Они шли по узкой, обнесенной плетнем дороге, уже в пределах видимости упиравшейся в ворота города. На этом тракте они были не одни: впереди ехала кавалькада всадников – ни внешне, ни по одежде Эллен не отличила бы их от калардинцев, впрочем, они держались на безопасном расстоянии и могли без опаски говорить на родном языке. Вблизи незнакомцев Эллен предпочитала пока что помалкивать. Но сейчас бояться было нечего, и она ответила:

– Да, миледи, он не был похож на вашего брата. И что с того?

– Ты так на него смотрела… Ты на Рассела так никогда не смотрела, – с обидой проговорила Рослин. Эллен слегка улыбнулась. Конечно же, так – никогда. Всякий раз, когда ее взгляд обращался на Рассела, на его открытое лицо с тонкими чертами и едва заметным рубцом, которым он так гордился, она чувствовала смесь душераздирающей нежности и отчаяния. Нежности – потому что он стал для нее любовником, другом, сыном и братом, и отчаяние – потому что она предпочла бы видеть его своим мужем, а это было единственное, чего он никогда бы не смог ей дать. Он не был ни с кем обручен, но Эллен знала, что это вопрос времени – так или иначе он был обречен на политический брак. Эллен мало интересовалась государственными делами, но понимала это с той самой ночи, когда после пьяного княжеского пира наследный принц оказался в ее постели. И всякий раз, отдавая ему больше, чем хотела, Эллен думала о том, что он никогда не ответит ей тем же.

А от Глэйва она не хотела ничего. Совсем ничего. Только бы он не причинил вреда ей и ее маленькой госпоже. И это оказалось так… сладко. Эллен вспомнила очертания его губ в полумраке сарая, как он склонялся над ней, как впивалась в тело солома… и закрыла глаза.

Дура ты, женщина, романтичная дура, отчетливо прозвучал в ее голове насмешливый голос мертвеца, и Эллен шарахнулась в сторону от гневного крика за спиной. Гул и грохот ворвались в ее сознание так внезапно, словно она была глуха и неожиданно снова обрела слух. Эллен замерла спиной к плетню, раскинув руки и стараясь вжаться в ограду как можно теснее, а мимо нее с шумом двигались огромные неповоротливые повозки, запряженные черными волами. Погонщики, стоя на козлах, неустанно хлестали животных, гикали, сверкая темными глазами, – будто полководцы, гнавшие в бой разленившееся войско. Волы ревели, края телег со скрипом раскачивались, угрожающе потряхивая цветными тюками. Эллен следила за всем этим как завороженная, и звонкий крик Рослин, прозвучавший на чистом калардинском, показался ей голосом из другого мира. Не того, где она была служанкой княжны, а того, где водила пальцами по рубцу на лице Рассела, а на смятую постель мягко струился лунный свет…

– Ты думаешь о нем!

«Вы с ума сошли, замолчите!» – хотела крикнуть Эллен и не смогла – у нее язык присох к гортани. Повозки двигались одна за другой, им будто не было конца, и они с Рослин оказались зажаты по разные стороны этой тягучей живой реки. Их, кажется, никто не замечал, но стоит Рослин еще раз крикнуть что- нибудь на чужом здесь языке и…

– Ты все равно думаешь о нем!

«Замолчите», – мысленно взмолилась Эллен, тщетно пытаясь разглядеть Рослин за телегами. Только раз в промежутке между двумя повозками мелькнуло ее серое платье и лицо, показавшееся Эллен очень бледным.

– Ты делала то гадкое с этим тальвардом и все равно думаешь про Рассела!

Что это, ненависть? Опять в ее голосе эта ненависть? Но откуда? Миледи, вы же никогда не были против того, что ваш брат со мной нежен. Только после его смерти стали еще более странной, чем прежде… Но зачем говорить об этом теперь, зачем теперь, здесь, замолчите же!

– Ты дура, Эллен! Да неужели ты правда думала, что он женился бы на тебе?! Хоть когда-нибудь?! Неужели воображаешь, что была ему хоть немного нужна?!

Я не воображаю, я просто это знаю, а вы, маленькая госпожа, еще слишком маленькая и…

– Он тебя ненавидел! Ему плохо с тобой было! Он хотел от тебя избавиться! А ты…

«Да неужели никто ее не слышит, кроме меня», – подумала Эллен и вдруг со странным спокойствием поняла: а ведь, наверное, так и есть.

– …ты так к нему прицепилась, что и в преисподнюю за ним кинуться готова! И ведь кинулась! Зачем ты со мной пошла, Эллен? Зачем ты сюда за мной пошла?!

Возница на телеге, проезжавшей перед ними в этот миг, вдруг встал в полный рост, запрокинул голову и запел – низким горловым тембром, отрывисто и могуче. Волы, до того угрюмо мявшие копытами сухую землю, вздрогнули, наклонили головы, потянули разом.

Что же это за люди, подумала Эллен, если даже волов они погоняют песнями, которыми мы воодушевляем идущих на смерть?

Тальвард пел, и Рослин пела – каждый свою песню.

– Зачем ты пошла, зачем ты здесь? Зачем, зачем, зачем?!

Колонна наконец прошла, но Эллен еще стояла какое-то время, прижавшись спиной к плетню с такой