— Что, пора спать? — избегая его взгляда, спросила Софья Иннокентьевна.
— Можешь ложиться, — сухо произнес он, — я еще почитаю.
Так стало повторяться каждый день. Дочь избегала с ним встреч. Жена отмалчивалась. Иногда он видел, как Леля пробегала мимо окна, слышал ее легкие шаги в соседней комнате и как она вполголоса разговаривала с матерью.
А в остальном все шло как обычно. Жена провожала на работу, подавая в прихожей шляпу, встречала, когда возвращался с завода.
В определенные часы на столе появлялся завтрак, обед и ужин. Скатерти и салфетки сияли безукоризненной чистотой. Но в этом, много лет назад налаженном и таком, казалось, безупречном механизме лопнула какая-то пружина. Механизм работал, однако явно фальшивил.
Однажды, в субботний вечер, в прихожей его никто не встретил.
В шляпе, не снимая плаща, он прошел в столовую. На столе один прибор, рядом записка. Он взял ее и прочел. Софья Иннокентьевна подробно сообщала, где взять суп и жаркое, она вернется поздно, просит к обеду ее не ждать.
Зиновий Николаевич прочел записку дважды, один раз в очках, потом, сняв очки и держа записку в вытянутой руке.
Вернулся в прихожую и оглядел вешалку. Так и есть — они ушли вместе. Их плащей на вешалке нет.
— Ну что же! — вслух сказал он.
Зиновий Николаевич немного постоял и, теребя пальцем подбородок — жест, который выдавал крайнюю степень его раздражения, — машинально подошел к зеркалу, пригладил рукой и без того прилизанные волосы на макушке, и вдруг выражение его лица резко изменилось. Сначала оно выразило удивление, потом гладкую, холеную кожу залила краска негодования.
На сундуке обычно стоял добротный желтой кожи чемодан. Леля купила его на свои деньги, отправляясь на преддипломную практику. Сейчас чемодана на сундуке не было.
Зиновий Николаевич обернулся и принялся рассматривать сундук, точно отражение в зеркале могло его обмануть.
Зеркало его не обмануло — чемодана не было. Не веря еще своей догадке, он на цыпочках, словно его могли услышать, прошел в комнату дочери.
Голая без постели кровать, голый письменный стол с выдвинутыми пустыми ящиками, пустые полки этажерки, на полу — клочки каких-то бумажек и обрывки веревок…
Зиновий Николаевич переводил тяжелый взгляд с одного предмета на другой. Внезапно все предметы растворились. Осталось лишь четырехугольное пятно на стене и рядом в бронзовой раме его портрет. Там, где было темное пятно, прежде в такой же раме висел портрет жены.
— Великолепно, прекрасно! — произнес он сдавленным голосом.
Не раздеваясь, прошел в спальню и сел на застланную белым покрывалом кровать.
Откуда это пришло?! Ведь она всегда была такой послушной, такой благоразумной. Даже в пустяках не смела возражать. Разве когда-нибудь она позволила не покориться его воле?! И вдруг вспомнил… Это было лет двенадцать назад.
…Леля притащила щенка, хотя он запрещал брать в дом животных. Щенок всю ночь скулил. Утром Зиновий Николаевич потребовал, чтобы щенка выбросили. И каково же было его удивление, когда вечером снова услышал жалобное повизгивание.
Он велел дочери тотчас же выбросить щенка, но Леля, глотая слезы, принялась умолять:
— Папочка, ну, пожалуйста, разреши. Прошу тебя. Ну, пожалуйста…
Он взял щенка, чтобы выкинуть его вон. Дочь нагнала его у двери, схватила за руку и, громко плача, все повторяла:
— Папочка, ну, пожалуйста…
Он сказал:
— Я выброшу его. Ты должна быть наказана за непослушание.
И тут свершилось такое, чего он никогда не мог ожидать. Его дочь, тихая, покорная Леля, бросив на него какой-то зверушечий, полный ненависти взгляд, наклонилась и впилась зубами в его руку. Он вскрикнул от неожиданности и боли и выронил щенка. Дочь схватила собачонку и убежала. Они с женой нашли Лелю под утро на чердаке полуживую от страха. Только болезнь избавила дочь от наказания. По молчаливому уговору в семье об этом прискорбном случае не вспоминали. Леля по-прежнему была тихой и благоразумной. Он считал, что случай со щенком дань переходному возрасту и уж взрослую дочь он сумеет заставить поступить так, как он находит нужным.
Впервые за много лет он пообедал в одиночестве.
Жена вернулась поздно, когда он уже лежал в постели. Она прошла в спальню, не зажигая света, разделась и легла. Он слышал, как скрипела под ней кровать, когда она ворочалась, как она вздыхала и плакала в подушку.
Он спал плохо. Всю ночь его преследовал один и тот же сон — серая стена, на ней темное пятно, а рядом его портрет, который почему-то все увеличивался до гигантских размеров.
Деньги
Ночью прошел дождь. Мокрые крыши блестят, словно их только что покрасили. Листья деревьев роняют тяжелые капли. В лужах отражается серо-голубое небо и круглые белые облака.
Немощеная, широкая и тихая Лесная улица когда-то была опушкой леса. Нынче от него остались лишь растущие по обочинам дороги старые разлапистые тополя. И дома на улице старые: одноэтажные, деревянные с резными наличниками и ставнями. За окном теснятся красные и розовые зонтики цветущей герани, они перемежаются с фуксиями, развесившими пестрые кисточки цветов.
У каждого дома — палисадник, засаженный черемухой и сиренью. Между палисадником и калиткой втиснулась скамеечка, чтобы летним вечерком посидеть на ней, подышать свежим воздухом, поглядеть на прохожих и на ребят, играющих в лапту.
На Лесной улице живет много стариков. Просто удивительно сколько их. С тех пор как Маша Пушкова стала работать почтальоном, ей кажется, что здесь живут сплошь старики. Приходится заходить с пенсией чуть ли не в каждый дом.
Сегодня Маше особенно некогда, а, как на грех, у нее прибавились два пенсионера. Хорошо, что день прохладный. Только бы вечером не было дождя.
Вечером Маша пойдет на свидание. На последнее. Больше они свиданий назначать не будут. Они поженятся. Сразу, как дадут Косте комнату. Жена. Смешное слово «же-на». Мама, как узнала, рассердилась. Молода еще. Ну, тогда Маша заявила: «Сама-то шестнадцати лет замуж вышла, а мне как-никак почти девятнадцать».
Маша достает из кармана зеркальце и, оглянувшись (нет ли кого), разглядывает себя. Костя говорит, что у нее красивые глаза. Чего хорошего! Во-первых, круглые, во-вторых, голубые, как у кукол. Если бы карие (у Кости черные)! Нос пуговкой, а волосы никогда и не расчешешь как следует. Зато завивку не надо делать. Но уж очень белые. И вообще никакой солидности во внешности. Надо быть серьезной. Все ж таки — жена! А Костя будет муж!
С Костей они целый год встречались по утрам около почты. Он всегда ей улыбался, а она хмурилась. Маша считала неприличным улыбаться незнакомым парням.
Однажды он спросил ее:
— Девушка, почему вы такие серьезные?
Потом он пошел за ней. Он ходил за Машей весь день, дожидаясь ее у ворот. Костя рассказал о себе все: ему двадцать лет. Он работает на заводе слесарем-электриком. Будущее, конечно, за электротехникой. Он может поручиться за это собственной головой. Вот жаль, что не пришлось пойти в вуз. Он мог уже быть
