Димон окинул взглядом прилавок и потер руки. Продавец киоска опустил газету, которую читал и посмотрел на покупателя поверх старомодных очков.
— О, молодой человек интересуется прессой? — он отложил газету и машинально поправил бинт на большом пальце правой руки. — Дайте-ка угадаю, что вас интересует. Так… Вещей с вами нет — не улетаете и не прилетели, последний рейс приземлился полтора часа назад… Встречаете? Приехали за билетами?…
Продавец задумчиво потеребил гладко выбритый подбородок. Димон улыбнулся.
— Впрочем, не так важно. Думаю… Вот! — он ткнул пальцем по левую руку от Базова. — «Советский спорт». Угадал?
— Не-а, — Дмитрий оглянулся на выход из аэровокзала. — «Вечерку» хочу, давно местной прессы не читал.
Продавец обескуражено почесал затылок, провожая покупателя взглядом.
— Надо же, не угадал…
Базов свернул газету и посмотрел в окно автобуса.
— Конечная. Будешь читать? — он протянул газету Кроткову.
— Нет, не хочу забивать память лишним мусором.
Димон внимательно посмотрел на друга.
— Потерянный ты какой-то, Крот. Так расстроился? — он помолчал. — Чего теперь делать будем? Может, к маме моей заедем? Поедим хоть нормально. Помоемся…
Слава встал и направился к выходу. В метро спустились молча. Заговорил Кротков только на платформе.
— Я, пожалуй, проведаю его мать. В каком она роддоме, говоришь?
Базов хлопнул себя по лбу.
— Ай, я ж тебе не сказал… Она, кажется, подвинулась чуток. На Пряжку ее увезли.
— На Пряжку? — Вячеслав посмотрел на приближающийся поезд. — Тогда я — до Площади Мира. А ты, действительно, навести свою маму.
Они вошли в вагон. Димон плюхнулся на сиденье и хлопнул ладонью по свободному месту рядом.
— Садись пока. Договорились. Потом приезжай ко мне. Адрес, надеюсь, помнишь? — он подмигнул товарищу. — Не дрейфь, прорвемся.
— Да уж помню, — Слава попытался улыбнуться в ответ.
Продавец газетного киоска раздраженно сложил газету и небрежно бросил ее на прилавок. Нет, день сегодня явно не удался. Начать с того, что дело уже к полудню, а всей выручки — горстка медяков. А самое противное — не угадал с этим парнем. Когда перестаешь предугадывать пожелания клиентов, все — пора на покой. Может, и правда? Бросить все, и — на дачку, в огороде копаться. Пенсия есть, чего еще надо?
Ого! Продавец неожиданно отвлекся от своих грустных мыслей. Нечасто приходится видеть офицера КГБ. Нет, их вокруг, может, и пруд пруди. Да только форму они, как правило, на людях не носят, а потому незаметны для обывательского взгляда. А форма красивая. Эти фиолетовые петлицы и околыш фуражки, просветы на погонах да тоненькая полоска во внешнем шве брюк — очень и очень преображают болотно-зеленую повседневную форму. Это вам не краснота пехоты, и даже не бирюза авиаторов. Это очень даже серьезно. Красивше и солиднее только, разве, у моряков.
Майор. А майор КГБ это, надо заметить, посильнее танкиста-полковника будет. Мощнее, уважительнее. Офицер остановился, снял фуражку и протер высокий лоб. Убирая платок в карман, он оглянулся и встретился взглядом с газетчиком.
Улыбнулся, доброжелательно так. Стоял он довольно-таки далеко от киоска, и продавец не мог слышать, что он там произнес. Показалось только, по губам, что майор сказал «жарко». И с улыбкой щелкнул пальцами. А еще показалось, что видел он уже этого майора. Вот, совсем недавно, кажется…
Нет, все — пора бросать эту работу. Для здоровья не пользительно. Давеча вон, палец порезал и заразу какую-то подхватил. Говорят, на деньгах очень много всякой гадости живет, пореже их в руках держать надо. А сегодня и того пуще — не иначе тепловой удар схватил. Голова гудит, как улей. И кому что продал, что читал, о чем думал — ничего в памяти не осталось. Полдня жизни, как корова языком…
На покой пора.
Федоровой сделали укол. Она кричала что-то уже совсем невнятное, смеялась и плакала одновременно. И никак не могла успокоиться. Санитарка-дверь позвала откуда-то подмогу, вдвоем с другой санитаркой они перевернули Федорову на живот, и худенькая медсестра, чуть раздвинув простыни, воткнула пациентке в ягодицу шприц.
Ира, дрожа, наблюдала, как затягиваются пленкой и закрываются глаза сразу же замолчавшей Федоровой.
В наступившей тишине Ирина вдруг представила себя таким же предметом обстановки, как и остальные пациентки. Спеленатой по рукам и ногам, с закрытыми глазами, неподвижной. Мертвой…
Этого ничего нет. Она сидит в Сережкином кресле, на голове у нее шлем, глаза закрыты. Она неподвижна. Мертва…
Ирина отчаянно, до боли в висках, помотала головой.
— Извините…
Санитарка опустила откуда-то появившуюся у нее в руках книгу и настороженно посмотрела на Иру.
— А когда доктор придет?…
Валя пожала плечами.
— Да не беспокойся, придет. Другие дела закончит и обязательно придет, — она снова уткнулась в книгу.
Ирина чуть покусала губу и решилась на следующий вопрос:
— Извините, а можно я встану? Похожу?
— Да вставай, — буркнула Валя, не отрываясь на этот раз от чтения. — Походи. Только по палате.
Ирина встала на чуть затекшие ноги и нащупала на полу разношенные тапочки. Дождалась, пока прекратится покалывание в икрах, и сделала два маленьких неверных шажка.
— И лучше не буянь. Если хочешь перебраться отсюда в нормальную палату.
— Хорошо, — Ира посмотрела на открытое окно, заделанное снаружи нечастой решеткой.
И пошла к свету.
— Учти, решетка крепкая, — донеслось от дверного проема.
— Учту.
С третьего этажа открывался вид на несколько больничных двориков, засаженных довольно большими деревьями и разделенных между собой высокими стенами. Сразу же за внешней стеной больницы, тоже высокой, в два человеческих роста, медленно, почти незаметно волокла свои воды Пряжка. В пологий травяной откос берега сонно уткнулись несколько пустых лодок и небольших катеров. Справа речка делала небольшой поворот, который в точности повторяла набережная на той стороне.
Ирина, положив ладони на подоконник, тупо рассматривала редкие проезжающие по набережной машины и еще более редких, проходящих в тени деревьев, прохожих. Фургон, с большими белыми буквами (Ира с трудом сложила буквы в слово «хлеб»). Женщина, медленно толкающая перед собой коляску. Двое мальчишек с удочками, о чем-то спорящих на берегу. Высокий парень в потрепанных джинсах и клетчатой рубашке, медленно вывернувший из переулка на набережную. «Жигули-копейка», обогнавшие белую «Волгу»…
Парень остановился, повернул голову и посмотрел прямо Ирине в глаза.
Ира схватилась обеими руками за решетку.
Валя настороженно подняла голову и захлопнула книжку.
— Мама…
Людмила Петровна ахнула, втащила сына за руку в прихожую, захлопнула дверь и повисла у него на шее.
— Сынок, как же это? Что же это они говорят такое? Сынок…
— Сейчас, мамуль, сейчас, — Дима поцеловал мать в щеку. — Пожевать есть чего-нибудь? Уж больно хочется… Кто говорит?
— Ох, да что же это я?
Людмила Петровна засуетилась и потянула Димку на кухню. Она усадила сына на табуретку, взъерошила ему волосы и кинулась к плите.
— Звонили мне из милиции, — мама гремела какими-то кастрюлями, доставала посуду и хлопала дверцей старого холодильника. — И отец звонил, к нему в Москве тоже приходили. Ерунду какую-то говорят. Будто ты из армии сбежал. А я им говорю — да быть такого не может. Мой Дима всегда военным хотел стать. И отец, вот, у него полковник. А они говорят, что если появится, мол, чтоб я тут же позвонила. И телефон, вот, оставили.
Людмила Петровна поставила перед Димкой полную тарелку борща.
— Ты поешь, поешь. Голодный, поди? Сейчас пирогов еще состряпаю… Тебе ведь отпуск дали, да?
Базов взял в руки ложку.
— Н-да… Крепко взялись, оказывается…
Дмитрий быстро расправился с борщом и поймал суетящуюся мать за руку.
— Мамуль, не надо ничего больше. Сядь, пожалуйста.
Людмила Петровна настороженно присела на краешек табуретки и сложила ладони на коленях. В глазах читалось тревожное нежелание что-либо слышать.
— Я не буду долго расписывать, мам. Нельзя мне пока с милицией встречаться. Так что я, наверно, помоюсь и пойду. Когда все кончится — расскажу, хорошо?
— Ну, ты ведь, ничего плохого?…
Дима взял испуганную маму за руку.
— Ну, что ты? Нет, конечно. Вот, будет все нормально, и все расскажу, — он привстал и поцеловал сидящую в напряженной позе мать.
Наскоро помывшись и одевшись, Димон выскочил из дома. И на выходе из подъезда чуть не споткнулся о невысокого широкоплечего мужичка в строгом сером костюме.
