Она подула на паутину, и та затрепетала. Паук устремился вверх, затем остановился и замахал двумя конечностями — точно джентльмен, вызывающий кеб, или продавец, грозящий малолетнему воришке.
— Извини, что побеспокоила, Сьюзен. — Ей доставило удовольствие дать паучихе красивое имя. — Спокойной ночи.
Сьюзен затихла, уставившись на нее. Затем отползла в угол и вроде бы задремала. Впрочем, трудно было сказать, чем она занята, если не знать повадок пауков.
Майлс Редмонд наверняка знал это. Как и многое другое.
Синтия видела, как он покинул комнату во время танцев. И она ощутила его уход почти физически, словно он увлекал ее за собой. В нем чувствовалась какая-то властная сила. А сегодня днем, когда он отвел их компанию от огромной паутины…
Ее вдруг осенило. Вероятно, Майлс Редмонд видел мир как множество маленьких миров со своими сложностями, красотой и буйством жизни. И все они — населенные пауками, людьми и плотоядными растениями — одновременно разделены и взаимосвязаны… как паутина.
Вот почему ей часто казалось, что в нем содержится целая вселенная.
«Все имеет значение», — сказал он. Прежде чем резко повернуться и оставить ее одну.
Синтия помотала головой, пытаясь изгнать Майлса из своих мыслей. Он не имел права задавать ей вопросы, злиться и касаться ее как чего-то драгоценного, чудесного и обжигающего. И она не может позволить своему телу тосковать по нему, потому что этот путь ведет к катастрофе, к крушению всех ее надежд.
В качестве дисциплинирующего акта она подошла к гардеробу, достала свою сумку и встряхнула. Раздался звон. Она сунула руку внутрь и потрогала свои последние пять фунтов.
Это был очень эффективный способ укрепить свою решимость.
Синтия расправила плечи, затем села на кровать и, как генерал, составляющий план сражения, направила свои мысли на Аргоси (с его состоянием, нетерпением и привлекательностью), а также на лорда Милторпа (с его поместьями, искренностью, резким смехом и стрельбой по мишеням, на которую она имела несчастье вдохновить).
Прошел всего лишь день ее пребывания в Редмонд-Госе. И осталось почти две недели. Наверняка она сможет завоевать одного из них. Завоевала же она Кортленда. То был лучший приз сезона.
И поскольку весь день она была сильной и хорошо себя вела, Синтия позволила себе минуту слабости.
Закрыв глаза, она представила на мгновение, как танцевала с Майлсом этим вечером. Она заново упивалась его прикосновениями — сокрушительно нежными и одновременно точными. Казалось, вся его суть, все его мысли, все его чувства заключались в том, как он касался ее. И в том, как целовал ее.
Она положила руку на свое плечо, пытаясь воссоздать тепло его руки, лежавшей там, и почувствовать то, что, возможно, чувствовал он. И в тот же миг Синтия ощутила, как ее глаза защипало от слез. А желание, пронзившее ее, было настолько сильным, что она даже испугалась — Синтия прежде такого не испытывала.
Вздохнув, она осторожно убрала руку с плеча. Затем облачилась в ночную рубашку и забралась под одеяло, хотя и сомневалась, что ей удастся заснуть этой ночью.
Майлс был удивлен не меньше других своим внезапным уходом. Он направлялся к леди Мидлбо с вполне определенным намерением — интересно, он хотя бы поклонился Джорджине, прежде чем оставить ее посреди комнаты? — но спустя считанные мгновения оказался снаружи во власти совсем другого намерения.
Скрипя гравием, он пересек полукруглую подъездную аллею, достаточно широкую, чтобы вместить множество экипажей, которые съезжались в Редмонд-Гос на торжественные приемы в честь двадцать пятой годовщины свадьбы родителей, в честь совершеннолетия Лайона, а также при других важных событиях. Сколько мог видеть глаз, тянулись кареты с гербами лучших семейств — вычищенные до блеска по случаю торжества и со слугами в нарядных ливреях на запятках.
И не приходилось сомневаться: когда он женится на Джорджине, будет устроен столь же пышный прием.
Майлс поднял глаза к небу. Дождевые облака излили свое содержимое на землю и разошлись, как занавес на сцене, открыв ясное небо, на темном бархате которого мерцали звезды. Этого было достаточно, чтобы перед его мысленным взором возникли потемневшие от гнева голубые глаза, а также тюль, усыпанный крохотными искорками, и скромный серый плащ, висевший на вешалке словно занавес, открывающий представление. Где Синтия была и автором, и главной героиней.
Проклятие! О чем бы он ни думал, все напоминало ему о ней.
Майлс сделал глубокий вдох, надеясь, что прохладный воздух остудит его пыл и отвлечет от навязчивых мыслей. Стоило ему подумать о Синтии Брайтли, как его дыхание затруднялось, что доставляло одновременно боль и острое наслаждение.
Майлс вспомнил о леди Мидлбо, но эта мысль не задержалась у него в голове. Он не умел отвлекаться и всегда следовал порыву со свойственной ему целеустремленностью.
Ливень превратил дорожки в грязь, немалая часть которой прилипла к его обуви. И Майлс представил негодование своего камердинера, когда он вернется домой. В конюшне было темно, только из задней комнаты доносилось похрапывание. Видимо, кто-то из конюхов заснул, натирая маслом седла и упряжь. Спаниель, который должен был залаять при его появлении, дремал в проходе между стойлами, растянувшись там как пятнистый коврик.
Учуяв Майлса, пес приподнял голову, бодро помахал хвостом и снова улегся с довольным вздохом.
Мило. Майлс истолковал подобную приветливость в пользу собаки — решил, что спаниель узнал его. В конце концов, он был здесь только сегодня утром.
Майлс подумал о Милторпе и о том, как Синтия была добра к лорду. Но он поспешно отогнал эту мысль, потому что она вызвала у него необъяснимую вспышку нежности… и ярости.
Ладно, завтра спаниелю представится возможность оправдать свое содержание.
Пошарив по стене рядом со входом, он нашел масляную лампу, висевшую на крюке, и зажег фитиль, воспользовавшись кремнем. Тот вспыхнул, рассеяв мглу, и Майлс прикрыл пламя ладонью, чтобы не будить конюхов.
Рамсей тихонько заржал. Подняв лампу, Майлс осветил его изящную голову с широко расставленными арабскими глазами и потрепал коня по дымчато-серой шкуре. Но он пришел сюда не для полуночной скачки.
Его интересовал чердак.
При его росте ему достаточно было подняться на несколько ступенек лестницы, чтобы заглянуть на чердак. Устремив взгляд на кучу соломы, он занялся тем, что у него лучше всего получалось. Ему не было равных в способности терпеливо ждать, прислушиваясь и наблюдая. В такие моменты — когда он просто ждал — происходили удивительные вещи. Например, он часто видел падающие звезды, узнавал привычки и повадки животных и насекомых, наблюдая за их обыденной жизнью. Однажды он перехватил выражение лица отца — такое мимолетное, что Майлс счел бы это игрой воображения, не будь он уверен в обратном, — когда тот посмотрел на Изольду Эверси в церкви. Она была матерью всех остальных Эверси, включая Колина, которого чуть не повесили по обвинению в убийстве кузена Редмондов.
То было выражение… похожее на боль.
Тогда это наблюдение привело Майлса в замешательство. Теперь ему казалось, что он понимает отца.
Наконец послышался шорох. Майлс затаил дыхание и замер в неподвижности, отыскивая глазами источник звука. Весь его мир сосредоточился на дыхании животного, прятавшегося в темноте.
Наконец он увидел, как шевельнулась солома.
Подавшись вперед, Майлс осторожно разгреб ее руками. И улыбнулся. Затем сунул руку в гнездышко и вытащил то, за чем пришел.
