Это был как бы киношный бар. На стенах висели в рамочках фотографии известных всему миру актеров, сценки из фильмов, какие-то кинограмоты и кинодипломы. Вдоль стен стояли столы, а сам бар находился в центре. Пахло краской, лаком и работой. Глаза немного пощипывало.
— Это потому, что мы доделали декорацию позавчера, — сказал Саадык. — Привыкай.
Я только занялся этим, как в помещение ретиво вкатился невысокий шарообразный человек с отекшим бледным ядром для боулинга на месте головы. Быстрые, все замечающие глазки сидели глубоко и были похожи на жерла двух пистолетов, спрятанных там, где мозг. Пистолеты уставились на меня. Стало не очень приятно.
— Тот самый Никита, — представил Саадык. — А это Тунч, режиссер.
— Есть фото? — спросил Тунч.
Я протянул конверт.
Тунч разложил фотографии. В основном это были Наташины снимки — ее фотографировали чаще.
— Чок гюзель, — бормотал Тунч, возясь с нашими бумажными лицами. — Очень хорошо.
Он еще что-то проговорил Саадыку и ушел.
— Вас взяли, — сказал Саадык. — Обоих. Теперь наш сценарист напишет историю. Конечно, Наташа тоже должна появиться, чтобы познакомиться с Тунч-беем.
— Конечно, — сказал я.
— Это будет любовная история, — продолжал Саадык, присев на тумбу возле стойки. — Нам не хватает в сериале любви. Герои много разговаривают, мало двигаются, иногда поют и совершенно не страдают. Пришло время заняться этим.
— Мы к этому готовы, — поспешно ответил я.
Из коридора послышался шум голосов, и в павильон стали заходить актеры. Саадык представил нас. Они разглядывали меня. До этого актеры репетировали в отдельной комнате, где я еще не был.
— Покрутись здесь, — сказал Саадык. — Посмотри, как мы снимаем.
Я проводил Саадыка до дверей, а потом набрал номер «Платформы». Там попросили подождать. Наконец Наташа подошла.
— Все хорошо! — торопливо сказала она. — С деньгами разобрались. В агентстве ошиблись — сумма получилась на порядок больше.
— Еще бы! У меня тоже хорошо. А теперь еще лучше…
Воодушевленный Наташиным сообщением, зашел в кафе для актеров. Взял чашку кофе, сел за пустой стол.
Кофе был горячий и крепкий.
Ждал, пока остынет, листал пестрые стамбульские газеты и потихоньку разглядывал сидевших за соседними столами.
Преимущественно были девушки. Они производили впечатление единого коллектива. Словно учились в одном классе, или на одном факультете. Или играли в одной команде. Или вместе нюхали кокаин…
Четыре ничего.
Когда отложил газету и взялся за кофе, одна из них посмотрела. Не отвел взгляда.
Так мы смотрели друг на друга какое-то время. Возможно, даже несколько часов…
Пришло время обедать.
Ел за одним столом с актерами. Заметив, с каким удовольствием грызу яблоко, они стали предлагать. Сгрыз еще два до горячего, и одно после.
Актеры были немолоды. У них были крепкие лица гонцов, привыкших приносить известия о победах. Делали паузы даже после просьбы передать солонку. Сказывалась привычка к аплодисментам. И играли, как предлагали яблоки — от всей души, но чтобы в ложах тоже услышали.
После обеда я ушел.
Надо было забрать залог из кырал-ажанс.
С утра не дозвонился.
Чтобы снова позвонить в кырал-ажанс зашел к фотографу Гюнгеру.
Гюнгер светился. Прямо хоть свет не зажигай, или прикуривай от него.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.
Что бы это значило?
Гюнгер был скуп. Прилично зарабатывая, он редко угощал, ездил на велосипеде и читал вчерашние газеты, что подбирал у мусорных баков…
Гюнгер был похож на свой нос. А нос у Гюнгера был похож на его имя — большая буква «Г».
Несколько раз делали с ним фоторекламу для небольших магазинов. И несколько раз он пытался надуть. Но Гюнгер был другом, а друзьям до поры прощаешь. Хотя и не забываешь…
— Пожалуй, пообедаю у тебя, — как ни в чем не бывало сказал я. — Значит так, мне, пожалуйста… Гюнгер, у тебя есть чем записать, а то ты не запомнишь?
На лице Гюнгера как будто раздавили красный фломастер.
— Ладно, ладно, Гюнгер! — поспешил успокоить, чтобы не дошло до инфаркта. — Мне кофе и больше ничего…
Пока он делал кофе снова набрал кырал-ажанс. Наконец-то!
— Хочу забрать залог. Когда подойти? Завтра позвонить? А в чем дело?
Бросили трубку.
Ладно…
Из соседней комнаты выглянула девушка-турчанка. Она была в коротком халатике на голое тело и очень смущалась.
— Гюнгер, мне надо в ванну!
Я попрощался и ушел. Когда еще моему другу так подфартит…
Айлин переехала.
Но ее квартира осталась пуста.
Арендную плату подняли в два раза.
Управляющий оправдывался глядя в пол.
— Это не моя вина. Хозяин дома решил увеличить ренту. Инфляция. Все дорожает.
— Но цены на жилье здесь обычно поднимают с нового года, — возразил я. — Нельзя ли поговорить с этим хозяином, чтобы оставил прежнюю плату хотя бы еще на два месяца?
Управляющий хрустел пальцами и грустил, как пустой огнетушитель в разгар пожара. Хотя вряд ли он был на нашей стороне. На его месте, я бы не был. Его зарплата наверняка складывалась из процента от арендной платы жильцов.
Дома Наташа заплакала.
В углу были свалены вещи, готовые к переезду и к борьбе. Два чемодана, большая спортивная сумка и несколько полиэтиленовых пакетов.
— Не хочу к Жале, — сказала Наташа. — Вздорная, избалованная, маленькая и неуютная! Что она, что ее квартира…
— Можно только ночевать, а все остальное время проводить в городе. Или купим снотворного и она проспит месячишко-другой, пока не найдем выход.
— Все равно не хочу.
— Значит, завтра переедем в отель. Пока ты будешь работать, что-нибудь подыщу.
— Знаешь, давай немного выпьем, — предложила Наташа. — За последний вечер здесь. Это была наша первая квартира в Стамбуле. Она была к нам добра, и мы любили ее, правда?
