— Не знаю, что это такое.
Ламья была спокойна и уверена. Взял ее на руки и отнес в спальню.
Прошел месяц. Без конца шли дожди, иногда с градом и снегом. Мне было хорошо, насколько может быть хорошо человеку, оставшемуся без любимой, в чужом городе чужой страны с малознакомой женщиной, что в прошлом была еще и мужчиной.
Непогода успокаивала. Хотелось, чтобы все время было пасмурно. Через застекленные холодным дождем окна жизнь казалась лишь намеком на то, чего никто не знает о ней, на разговор в соседней комнате, касающийся тебя, когда разобрать слов не можешь, да и не пытаешься.
Мы никуда не выходили. Еду и вино приносил из магазина посыльный. Не хотелось никого видеть. Ламья отключила телефон, забросила дела.
Я не ходил в бар. Боялся, что, если снова встану за стойку, что-нибудь напомнит о прошлом, которое было теперь гербарием.
Несколько раз кто-то звонил в дверь. Тогда мы замирали, как сурки, и прислушивались.
Большая часть времени проходила в постели. Бесконечно занимались любовью. Ламья была умной партнершей. Мы умудрялись часами сладко мучиться, или же, наоборот, подвергать тела друг друга короткой электрической смерти, после чего начинался блаженный процесс поиска своих молекулярных сущностей в многомерном пространстве комнат. Мы руководили этим, как боги, случайно научившиеся любить. Всесильные и в то же время ранимые, как это ни парадоксально.
— Что ты делаешь? — однажды спросил, удерживая Ламью.
— Тебе не нравится?
В ее глазах мерцал пацанский азарт.
— При чем здесь? Речь о тебе. Для этого не надо было превращаться в женщину.
— А что, если я об этом уже жалею? — Ламья улыбнулась. — Рядом с тобой, малыш.
— Я не подхожу тебе?
Ламья расхохоталась.
— Неужели ты еще не понял? В постели не должно быть ни мужчины, ни женщины. Любовь беспола! Это и есть Рай… Но люди ищут что-то другое, что дает лишь иллюзию счастья, да и то на одно мгновение. А потом платят, платят, платят и никак не могут расплатиться.
— Разве ты несчастна?
— Еще как счастлива! Но лишь настолько, насколько может быть счастлив клен, мечтающий быть и сосной, и осиной, и пальмой одновременно. Я хочу тебя, понимаешь! Мне мало быть с тобой женщиной. Хочу быть и мужчиной, и женщиной, и кошкой, и собакой, и камнем, что ты кидаешь в воду, и водой, в которую камень летит… Хочу, чтобы и ты был всем, а не одним лишь комком рефлексирующей мужественности. Побудь со мной женщиной, ну, пожалуйста, Никита, давай. Давай же! Почему ты боишься? Разве это так страшно…
Понимал, Ламья ввергает меня в омут, в чувственный эксперимент.
И не сопротивлялся.
Так было легче забыть Наташу, рядом с которой мог быть лишь мужчиной и притом только сильным.
И все же я думал о Наташе, особенно по ночам, под утро.
Выходил в холл, включался в сеть, набирал номер.
Иногда к телефону никто не подходил, сколько бы ни ждал.
Или трубку брала Жале, и я молча слушал ее не проснувшийся драматический тенор.
Но бывали случаи, когда подходила Наташа.
Голос был таким же.
И другим.
Как, наверное, вся Наташа.
Когда человек оказывается брошенным, или уходит сам, он мгновенно меняется.
Хотя, возможно, это и не так.
Просто перестаешь видеть в нем свое отражение.
С приходом февраля затворничество кончилось. Отправился к Денизу в агентство.
Начинался новый модельный сезон. Рекламировали коллекции одежды на весну и лето.
На одно шоу меня утвердили.
Через неделю была репетиция.
Понимал, рано или поздно встречу где-нибудь Наташу. Что скажу? И она мне? Как мы сможем работать бок о бок?
После любви порой так и подмывает ненавидеть. Лишь потом наступает равнодушие. Но за что мне было ненавидеть Наташу? И я оставался неравнодушным.
Мы не пересекались.
— Что с работой у Наташи? — спросил Дениза. — Ее нигде не видно.
— Она ушла от нас, — ответил он без сожаления. — В другое агентство. Разве ты не в курсе? Хорош! Столько прожил с девушкой, столько нервы ей трепал и ничего не знаешь!
Дениз так шутил, это был его стиль. Но он был прав.
Началась первая репетиция.
Нас было двенадцать человек — шесть парней и шесть девушек. Из разных агентств, но где-то когда- то уже встречались. Это приключается со многими нормальными людьми, даже если они все время ходят по улицам, которые нигде не пересекаются.
Мысленно рыдал от счастья, вдыхая полной грудью атмосферу надвигающегося праздника, где и мне отводилась своя роль. Невидимые слезы грозили затопить город.
Постановку делала Гая. Гая была Денизом наоборот. С ней можно было расслабиться.
Подиум был готов. Только с задником рабочие еще возились. Хороший задник — половина успеха шоу. Самые главные рекламные кадры снимаются во время последнего выхода, когда все участники выскакивают на подиум и ведут себя, словно авторы коллекции во время показа успели слетать на Солнце и воткнуть национальный турецкий флаг.
Когда в первый раз участвуешь в показе, кажется, невозможно удержать в голове его сложную конструкцию. Когда, в чем и с кем выходить?
Помогает музыка.
Как в балете и любви.
Постепенно напряжение спадает.
Становится легко делать длинные проходы по языку — так модели называют подиум — импровизировать с партнерами, улыбаться зрителям и фотокамерам, и целых сорок пять минут тешиться иллюзией, что ты само совершенство!
Отработал хорошо. В один момент, правда, чуть не опоздал к выходу. Кто-то по ошибке взял с моей вешалки джинсы. Я был в трусах, когда обнаружил. К счастью с майкой, что надел, прежние джинсы сочетались. Вышел в них, и никто не заметил.
Ламья сидела в зале. Иногда поглядывал на нее во время проходов. Лицо было невозмутимо, и я не мог понять, нравится ей показ или нет.
Фотографы не давали забыть о себе. Оставалось только радоваться, что мы о них не спотыкаемся. Они работали для газет. Там часто печатали картинки с красивыми лицами.
Для турков газеты, примерно, то же, что Коран или Конституция. Если твоя физиономия появится в известной газете, на улицу лучше не выходить. За тобой будет следовать толпа, выклянчивая автограф и
