прикрыть ли иллюминатор. Ему сонно ответили «нет», он улыбнулся и пошел на верхнюю палубу.
Была ночь, небо, усыпанное звездами, окружало его со всех сторон, но отсюда, с моря, звезды казались совсем другими, чем с суши, — маленькие, хоть и многочисленные точки.
А черноты было больше, гораздо больше, слева, справа, спереди, сзади, мешок черноты, опрокинутый на паром, который, ровно и мощно гудя турбинами, шел по направлению к Криту.
Максим переместился на корму, минуя закрытую для пассажиров служебную зону, и увидел невысокого человека в белой форме, курившего у двери капитанской рубки, чьи окна отбрасывали яркие полосы света длиною в несколько метров.
Человек был без фуражки, с щегольской, стриженной клинышком бородкой. Максиму вдруг отчаянно захотелось спросить у него о том, каково это море осенью, когда начинаются штормы, а еще — как здесь плавается зимой, под дождями и грозами, а может, идет и снег; нет, вряд ли: только дожди, грозы и штормы… ведь паромы на острова ходят не только в сезон, но и круглый год; наверное, просто сокращается количество рейсов — до четырех в сутки, а то и до двух.
Человек затушил сигарету и вернулся в рубку.
Он тоже был не очень похож на грека; Банан представил себе психованного, отвязного югослава, которому пришлось бежать с родины, спасаясь от сепаратистских безумий, — про них до сих пор иногда талдычат в новостях, — и осесть в Греции. Наверное, У него имелся мореходный диплом, он сумел доказать свою квалификацию и сменил камуфляж на белую форму, хотя на капитана не тянул: максимум первый помощник, а скорее всего — второй… Сейчас югослав стоял на вахте и вместо привычного «Калашникова» сжимал в Руках штурвал, ведя паром к месту появления на свет бога Зевса, порожденного этими горами и морем, прежде всего морем, которое сейчас плескалось в борта парома, темно-фиолетовое, почти черное, такое же черное, как скалистая стена острова, на миг возникшего справа по курсу и через минуту исчезнувшего.
Море начало мерцать, переливаться; Максим переместился на корму, долго смотрел на шипящую светлую струю за бортом и подставлял лицо сильному теплом) ветру, дувшему наискосок — кажется, с берегов Африки.
За спиной послышались голоса.
Банан обернулся.
Те самые джентльмены, что так позабавили его во время посадки.
Они топтались у входа в дьюти-фри, а едва лавочка открылась, ринулись внутрь размашистыми кенгуриными скачками, сметая со стеллажей традиционную английскую выпивку; потом он видел, как они тащились с пакетами, из которых торчали многочисленные горлышки — джин, виски, виски, джин. Интересно, сколько они уже успели употребить?
Судя по походке и дикции — немало.
Максим подумал, что тоже не отказался бы выпить, лучше всего — виски, без льда и содовой, чистого, например шотландского. Капельку, на один палец в стандартном толстостенном стакане, а затем посидеть на палубе в шезлонге и выкурить сигару.
В кармане обнаружились только сигареты, мятая пачка «Camel» без фильтра, купленная в аэропорту, пока Ирина выбирала в дыоти-фри парфюм и остановилась на терпком и зрелом аромате от Сони Рикель.
Англичане притормозили почти вплотную. Максим докурил и отправился в каюту.
Там было душно, хотя иллюминатор оставался открытым.
Ирина спала на животе, сбросив с себя одеяло и обняв подушку.
Он лег рядом и принялся гладить ее по спине, бережно, будто массажист.
Не просыпаясь, она удовлетворенно вздохнула и развела ноги.
Максим сделал то, чего она хотела, и — когда женщина опять погрузилась в сон, уже не на животе, а на боку, подтянув колени к груди, — подумал, что он все же очень исполнительный наемный работник, хозяйке невероятно повезло.
Понимает приказы даже не с полуслова.
С полужеста.
С легкого и почти незаметного движения ноги.
Он перевернулся на живот, почувствовал правым плечом ее горячую влажную спину и уснул.
А проснулся от звука паромного ревуна, который тоскливо и пронзительно возвещал, что настало утро и они вот-вот прибудут на остров.
Вой нарастал, это был уже бычий рев, не один ревун, а целое стадо.
Ирина плескалась в душе.
Максим потянулся за плавками, но решил, что в ближайшее время они ему не понадобятся — кожа должна дышать, тем более что у него нет причин стыдиться своего тела.
— Какой сладкий мальчик! — произнесла Ирина, выйдя из душа.
Сладкий мальчик послал ей воздушный поцелуй.
— Я опять хочу! — заявила она.
Он улыбнулся, сознавая, что сейчас она не позволит себе баловства, ведь скоро прибытие, а завтрак, в отличие от ужина, входит в стоимость билета, и поэтому его глупо пропускать.
— Ну хоть поцелуй! — сказала Ирина, подставляя ему по очереди обе груди.
Он прикоснулся губами к левому соску, потом — к правому.
Она погладила его по голове, вздохнула и принялась одеваться.
Завтрак был из тех, что называют континентальными; Банан с аппетитом мазал джем на булочки и пил крепкий, но не очень вкусный кофе.
Позавтракав, они вернулись в каюту.
Ирина быстро упаковала и застегнула чемодан и вдруг обнаружила, что забыла положить туда косметичку.
— Я запихну ее в твою сумку? — спросила она.
— Конечно! — разрешил он, не отрываясь от иллюминатора.
Паром разворачивался, был хорошо виден гористый, набухающий в утренней дымке берег, очертания порта и восхитительные стены древней венецианской крепости Кулес, охраняющей вход в гавань Ираклиона.
— А это что такое?
Максим обернулся.
Ирина держала в руках никелированный термос, который Банан перед отъездом положил на дно сумки, побоявшись оставить дома: за его драгоценным содержимым нужен глаз да глаз.
Ампула с маркировкой ZZX 222.
Сперма Палтуса.
— Я тебе потом объясню! — растерялся он.
— Обещаешь? — неожиданно жестко уточнила она.
— Обещаю! — посулил он.
И сейчас вот выполнял это обещание.
Они доели воздушные, необычайно нежные на вкус калицунья, трактирщик принес вторую бутылку легкого белого вина, скорей всего, произведенного или им самим, или его соседом по побережью залива Мерабелло, а Банан рассказывал Ирине историю термоса.
— Дурачок, — до странности ласково сказала Ирина. — Это ж все элементарно…
— Что? — переспросил Максим.
— Жаль, я старовата для этого дела, — развеселилась она.
— Для какого? — Максим снова ничего не понял.
— Для оплодотворения, дурачок! — еще ласковей сказала она и погладила его по щеке. — В таких центрах сперму держат для оплодотворения, но эта, наверное, уже прокисла.
— Почему? — обиделся он.
— Срок хранения два года максимум, — пояснила Ирина, — хотя бывают исключения.
— Откуда ты знаешь? — удивился Банан.
— Я по образованию биолог! — ответила Ирина и засмеялась.
