Он налил ей еще вина, плеснул и себе.
— Ты мне все рассказал? — недоверчиво спросила она.
— Все! — припечатал он, сообразив, что не рассказал только про носатого с жесткой черной щеточкой усов, носатого, с которым он предпочел бы никогда больше не встречаться; откуда Максиму было знать что в этот самый момент тот проходил в каких-то двадцати метрах от таверны, по самой кромке песчаного берега, омываемого жемчужными волнами Эгейского моря?
— Собирайся, — промурлыкала Ирина. — Я хочу сделать тебе подарок.
— Какой? — невпопад спросил он.
— Мы поедем в горы есть хохлюс!
— Что-что? — озадачился Максим.
— Местных улиток. Их подают бубуристи, то есть жареными на сковороде с солью и растительным маслом, ты не представляешь, какое объедение!
Он действительно не представлял и поэтому быстро собрался, думая лишь о том, как Ирина поведет машину после двух бутылок легкого белого вина, пусть даже и выпитых ими сообща.
Они спустились с веранды и направились к машине, носатый мгновенно уселся за покинутый ими и спешно прибранный столик.
Он заказал себе мясо офто — крупные куски козлятины, запеченные на углях.
Ирина
Годы спустя, вспоминая Ирину, Банан осознал, что она — самая мудрая из женщин, по прихоти судьбы вовлеченных в безумную авантюру с Палтусовой спермой.
И не столько потому, что была старше на пятнадцать календарных лет, сколько потому, что воспринимала жизнь как женщина на излете: смысл каждого поступка предельно ясен и прост.
Например, смысл поедания улиток, которых они в тот день все же отыскали, но далеко за Ираклионом, в провинции Ретимно у подножия горы Псилорити.
Впрочем, впервые он оценил Иринину мудрость еще на побережье, на второй день их отпуска, когда они вышли на пляж и начали пробираться ближе к берегу, ища пару незанятых топчанов.
Задача казалась неразрешимой — повсюду уже лежали такие же жадные до моря и солнца северные люди, западные люди. Люди с Северо-Запада и Северо-Востока, Север, Запад, некондиционный Восток сплошь белые-белые тела, только начинающие покрываться загаром.
Из Англии, Франции, Швеции, Дании, Германии, Польши, России.
Наконец они нашли местечко у самой воды: два лежака, осененные тентом.
Слева на песке обосновалась парочка юных бельгийских студиозусов, справа — немецкая фрау, загорающая топлес, а рядом с ее комильфотно обгоревшим лицом и красными, взывающими к сметане плечами лениво шелестел свежим номером «Шпигеля» герр, посматривая на часы, будто смекая, когда удобнее отправиться в пляжный бар за пивом.
Ирина посмотрела на немку и хмыкнула — как по казалось Максиму, осуждающе.
— Она не стесняется, — пробормотал он, — хотя у нее они побольше твоих.
— Хочешь? — осведомилась она в ответ.
Он не нашелся, что ответить, и огляделся — из русских топлес не загорал никто. Возможно, потому, что юных соотечественниц в отеле не было, а дамы, обретающиеся в возрастной группе его спутницы, не могли позволить себе снять лифчик: пресловутый менталитет или, вернее, врожденная скромность, которая на самом деле обуславливалась вековыми комплексами и стойким ощущением собственной ничтожности, логически переходящим в самозабвенную российскую гордыню.
Это относилось не только к женщинам.
К мужчинам — тоже.
Даже к самым раскованным, нагло разбрасывающим купюры.
Они были здесь чужими, их терпели, и над ними посмеивались.
Несмотря на то что немцам доставалось больше, они вели себя еще развязнее, громче смеялись и больше пили. Однако к немцам тут успели привыкнуть.
Они были свои, западные.
Для англичан, французов, бельгийцев. Для шведов, датчан. И даже для поляков.
Максим посмотрел на Ирину, потом на фрау, ублажавшую груди кремом, и выговорил:
— Хочу!
Ирина покладисто спустила бретельку купальника, с кокетливым испугом взглянула на Максима и спустила вторую бретельку.
Завела руки за спину, медленно расстегнула застежку.
Сняла бюстгальтер, положила его в плетеную пляжную сумку, которую они купили вчера в магазинчике на набережной Ираклиона, когда ездили осматривать древнюю венецианскую крепость.
И мирно уселась на топчан, вслед за фрау намазывая грудь кремом от загара, безмятежно и расслабленно, будто проделывала это на пляже сотни и сотни раз.
— Намажь спину! — распорядилась она и улеглась на живот.
Банан принялся покрывать ее спину кремом, член вдруг напрягся — Ирина вела себя намного раскованнее, чем он ожидал.
Максим испытывал эрекцию и сейчас, сидя за уютным деревенским столиком с блюдом улиток и початой бутылкой рецины; Ирина засмеялась, опустила руку под стол, и ее пальцы необыкновенно сильно и в то же время нежно сжали его промежность, а глаза сделались первобытно невинными с примесью смутной детской тоски.
— А ты помнишь… — начала она.
— Что? — выдавил он, желая одного — чтобы они оказались в совсем другом месте: в номере отеля или в пустынной бухте, которых на острове было достаточно.
— Черный тип из твоего сна… Что он тебе говорил?
Максим отхлебнул вина, осторожно и неумело вытащил из раковины смешной деревянной палочкой, похожей на огромную зубочистку, темно-бурое, почти черное тельце улитки и подумал, что привычнее было бы грызть семечки, хотя для местных жителей семечки и улитки — наверное, одно и то же.
Ирина вынула руку из-под стола и потянулась к стакану с рециной.
— Тебе не поплохеет? — спросил он.
Она засмеялась и сказала:
— Я жду!
Банан напрягся, вспоминая.
В голове загудело, начали всплывать отдельные слова.
Слова складывались в строчки, строчки он той же деревянной палочкой, которой поддевал улиток, вытягивал изо рта и раскладывал на тарелке перед Ириной — поверх блестящих масляных раковин, точно незапланированный гарнир.
— Боже, как просто! — воскликнула Ирина. И, помолчав, добавила: — Хочешь, я тебе объясню, что он имел в виду?
— Не пей столько, — взмолился Максим. — Как мы поедем обратно?
— Ты поведешь!
