пробирает, никак не заснуть.
— Давно в сарае живешь?
— Уж вторую зиму. Дал бы Бог скорей кончиться. Избавилась бы разом от всех!
— Ивановна! А почему властям не пожаловалась на своих молодых за их издевательства? Ведь дом твой! Как посмели выгнать в сарай?
— Ой, Захарушка! Куда попрусь? Кому я нужна старая? А и своего внука срамить грешно, ведь ни чужой, родной он мне. Да и сколько осталося белый свет коптить, можа скоро помру, развяжу им руки навовсе.
— Ивановна! Почему о смерти говоришь? Тебе жить надо! Пусть они уходят, если не нравится вместе жить, — возмутился Захар.
— А как жить станут на одну получку, им без моей пенсии месяц не дотянуть. Бабу с работы сократили, внук получает мало. Не смогут обойтиться без моей пенсии, — сказала уверенно.
— Ну, вобще оборзели!
— Да нет, Захарушка! Нынче все молодые такие же! Со стариками жить не хотят!
— Ивановна! Давай в милицию позвони! Приведи в чувство своих ублюдков! Они уже всякую совесть потеряли! — возмущался человек.
— Других даже колотят. Меня пальцем никто не трогает. И поесть дают, когда невестка сготовит и вспомнит про меня. Ну, а ежели забудет, я у свиней с корыта себе картох наберу и поем вдоволь. С голоду не пухну, на то грех жаловаться.
— А спишь где?
— На сене, рядом с коровой. Когда вовсе холодно, в кормушку к ней забираюсь, закопаюсь в сено с головой, так теплей.
— Это что же делается? Озверели люди вконец! — подшивал человек валенок, а руки дрожали.
— Нет, Ивановна! Не те твои годы! Нельзя стерве позволять изгаляться над собой, наказать ее надо, прогнать из дома сучку, а и внуку мозги хорошенько прочистить, вернуть их на место. Тоже мне, родная душа! Чтоб ты окосел, сволочь.
— А ежели прогонят ее, где бабу сыщет? Не сможет сам бедовать. Другую приведет, а какая будет, можа статься хуже этой. И что тогда делать?
— Пусть сам живет, один!
— То как мужику без бабы? Не-ет, Захарушка, живому свое требуется. Обижаться на меня будет. Не надо их трогать, нехай живут…
— Выходит, тебе помирать надо? Ну, уж нет! — вспомнилось свое. Ведь вот и его родня выгнала, совсем на улицу. Но у него была мастерская, не остался без угла и крыши. А эту из дома в сарай вытолкали, еще пенсию забирают, а она из корыта вместе со свиньями ест. Во, приютила внука на свою голову! — закипела злоба, и человек не выдержал, позвонил участковому.
— Леша! Помоги человеку! — рассказал об услышанном.
— Зайди ко мне! Ивановна сейчас здесь, я ей валенки подшиваю. Почти босиком пришла. А на дворе за двадцать зашкалило. Убивают старую. Вступись хоть ты! Ить живая душа. Мы ее все знаем.
Участковый приехал вскоре, поговорил с Ивановной, подождал, пока Захарий закончит подшивать валенки бабки, и забрал ее в машину, повез домой.
Сапожнику очень хотелось узнать, чем закончится это дело, выгонит ли участковый бабу из дома Ивановны или припугнет невестку, заставит жить смирно, не обижая старую.
Уже к вечеру у ворот Захара затормозила милицейская оперативка. Из нее торопливо выскочил участковый.
— Захарий, Ивановна второпях забыла заплатить тебе за валенки. Вот, просила передать с благодарностями за все разом.
— Ты, Леша, присядь, расскажи, как там состоялось? Навел ли порядок, защитил бабку? — засыпал Захарий вопросами участкового.
— Ну, а для чего я ездил туда? — усмехнулся парень и заговорил смеясь:
— Не ждала нас эта Антонина. Не думала, что нагрянем. Прихватили ее круто, за самые жабры. Она самогонку гнала. Никого не впустила бы. Но мы через сарай вошли в дом. Баба своим глазам не поверила, подумала, что спьяну я ей примерещился. Ну и разговорчик состоялся. Тоня так орала, вроде ей горячую кочергу в зад воткнули. Потом бабку кляла, решила, что она заявила про самогон. Уж чего только не напихала той за пазуху. Ивановна слова ответить не могла. Ну, а потом обиделась. Оно и понятно, за что матом полоскать старую? Ну, усадил я эту Тоню, стал об Ивановне говорить. Невестка, наглая доказывала мне, что бабка сама в сарай ушла. Скажи, кто в такое поверит? Я ей в лицо рассмеялся. Потребовал паспорт, в нем нет отметки о прописке в доме, ну, я ей велел собрать вещички и проехать со мной в отдел. О-о, если б ты, Захарий, слышал, какой шухер тут поднялся. Тоня на рога встала. Начала мне грозить. Уж как обзывала, вспоминать неохота. Ну да нас этим не удивить. Не хотела добровольно, я ее в наручниках затолкал в машину и привез в отделение. Ее в камеру определили, следователь на выезде был. Ну, а эта невестка резвилась в камере! Уж как она там испражнялась в адрес милиции. Грозила поджечь нас, переловить по одному и с каждым свести счеты. В выражениях не стеснялась, хотя и баба. Мне вслух такое повторить стыдно, а ей хоть бы что. Два часа без перерыва кипишила, пока не приехал следователь. Вызвал ее в кабинет, а баба сбежать хотела. Как бросилась к выходу, но охрана притормозила. Сбили птаху с полета, доставили в кабинет. Она там выступать стала. Следователь цыкнул, не угомонилась. Предупредил, что отправит в психушку и надолго. Вот тут мигом заглохла.
— Следователь стал про самогон расспрашивать. К тому времени в доме нашли оперативники двадцатилитровую бутыль. И задержали троих покупателей. За время обыска возникли. А тут и внук появился. С работы пришел. Всю эту теплую компанию доставили оперативники в милицию.
— Теперь они уже не скоро к Ивановне появятся, — улыбался Захарий.
— Там, если по совокупности, на приличный срок тянет. Условным не отделаются это точно. Издевательства над бабкой, содержание ее в условиях опасных для здоровья и жизни, принудительное изъятие пенсии, изготовление и сбыт самогона, оскорбления работников милиции, угрозы поджогом и расправой, думаю, не меньше чем по пятаку получат. Короче, если не поумнеют, то остыть успеют, — усмехался участковый.
— А как теперь Ивановна?
— Ой, Захарий! Спроси о чем-нибудь полегче. Эта бабка слезами заливается.
— С чего бы?
— Ей внука жаль! Хочет пойти к начальнику просить его отпустить ее мальца. Мол, он самый хороший, лучше его в свете нет. А то, как жила в сарае по его милости, уже забыла.
— Неужели его отпустят?
— Он единственный кормилец у нее! Хотя сам на бабкиной шее живет. Но могут в милиции сжалиться. Все ж внук, единственный и последний родной человек. А Ивановне на восьмой десяток пошло. Кто ее досмотрит, кто поможет ей? Конечно, ни мне решать, есть начальство, у них головы умнее. Но лично я, гнал бы из дома того внука и кулаками, и пинками. Лучше чужого человека на квартиру взять, чем пустить в дом такую родню! Оно себе спокойнее! — простился участковый.
Захарий уже и забыл об Ивановне. А эта через месяц сама объявилась. Вошла улыбающаяся и довольная, она даже помолодела и выпрямилась:
— Благодарствую тебя, мил человек! Избавил от супостатов и нахлебников. Нынче в спокое живу, без заморочек, сама себе хозяйка и все у меня ладится, клеится. Соседи подмогают где самой тяжко справиться. И всего хватает. Не голодую, одежа и обувка имеются. А все ты позаботился.
— Где внук нынче?
— Его судили. Но дали условно. За меня на суде его срамили и не велели боле ко мне появляться. Велели определиться самому. А Тоньку на три года в тюрьму увезли. У ней грехов нашли кучу. Внук ей на суде просказал враз, что ждать ее не станет.
— И правильно! — поддержал Захар.
— Она козлом назвала и плюнула в его сторону. Мне смерти пожелала. Это за все мое доброе. Я внуку тож просказала, чтоб боле ко мне не приходил никогда. И даже у моей могилы чтоб не появлялся. Не хочу дурака видеть. Ведь вот меня, родную бабку, на суку променял! Так все говорили в суде, — хвалилась
