— Такую большую квартиру занимал! Скольким квартирантам могли ее сдавать, так ведь жил, и черти его не брали! Давно б к своей старухе в деревню съехал. Нет, все на работу ходил старый придурок, будто там без него не обошлись бы!
— Заткнись, дура! Ты кто есть, чтоб отца поганила? Кадушка безмозглая! Дрянь и мразь, куча грязи. Тебе ли пасть отворять?
— Сам говно! — пошла в спальню и, остановившись на пороге, выкрикнула:
— Сдох, околел старый отморозок, туда ему и дорога.
— Ты, рахитка облезлая, он же помогал нам выжить, давал деньги на продукты. Ты же не работала, а он вкалывал и кормил. За что ненавидишь?
— Поперек горла его помощь стояла! Он в первый день, увидев меня, сказал:
— Нет, эта женщина не для нашей семьи! Ничего с нею не получится. Несчастным будет сын. Зачем он привел ее? Она недостойна нашей фамилии!
— Я все годы это его сранье дословно помнила. Не только живому, мертвому того не прощу!
— Шизофреничка! Кто нуждается в твоем прощении! Сгинь с глаз, дай поговорить с дочкой! — цыкнул на Валентину.
— А с чего указываешь тут! Сам пошел вон! Я в своей квартире, сама любого могу за шкирняк взять. Ишь, взялся тут оскорблять! Да я самого за дверь вышибу! — взялось пятнами лицо бабы.
— Мам, не ори! Успокойся! Кончай отрываться на отце. Поимей совесть, — не выдержала Вика.
— И ты туда же? Да катитесь все отсюда! Никого больше на порог не пущу! Ишь, благодетели выискались! Я ее кормлю, а она мне рот затыкает, совестить вздумала!
— Не бухти, глумная! Тебе твоей получки на неделю не хватит. Чем попрекаешь? Ведь я Вике постоянно даю деньги на вас обоих. Если б на твою зарплату жили, только за коммунальные услуги хватило рассчитаться, а жили бы на что? — напомнил Николай.
— Я мать! И дочери обязаны меня содержать! — ушла в спальню, хлопнув дверью.
Вика обняла отца:
— Вот так каждый день терплю. Сил больше нет!
— Ну, если невмоготу, давай ко мне! Зачем себя мучить? Пусть сама живет.
— Пап, я бы давно ушла. Но у нее появился цыган, какому эта квартира понравилась. На мать ему наплевать, а вот квартиру приберет к рукам, а саму выкинет. Куда она денется? К нам прибежит, и вынуждены будем снова жить вместе. Ведь не выгонишь, мать она, так сам говоришь. Вот и терплю, хотя уже до горла достала со своими скандалами.
— Тот цыган приходит сюда?
— Один раз возник. Ну, я его выставила так, что больше не появляется, не рискует. И ей баню с припаркой устроила. О-о! Какую истерику закатила! А вечером, когда ей все объяснила, прощенье просила. И все же общается с тем отморозком. Но только по телефону. Я заранее сказала, что сюда этого гада не пущу, а если она хочет увидеться, пусть идет к нему хоть насовсем. Но не пошла. Не позвал, а может, сама поняла, что без квартиры даже на ночь не нужна никому.
— Выходит, война у вас не прекращается ни на один день. А я-то думал, угомонилась баба.
— Да ну ее! Лучше расскажи, как там бабуля? Думала, что привезешь ее в город хоть на время.
— Уговаривал, просил, она отказалась. Мамка всегда не любила город. Вот в этом они с отцом были разными.
— Нет, дед в последние дни мечтал о деревне. Все ждал, когда сможет уехать туда насовсем. И жалел, что мало жил там, о бабуле слабо заботился и не помогал ей.
— Он строил планы на будущее, жить хотел, а мне все осточертело. Устал и вымотался. А забот не убывает. Я уже ни о чем не мечтаю кроме одного: поставить бы вас с Анжелкой на ноги. И все на том. Можно самому уходить.
— Папка! Ну, за что? Зачем горя добавлять. Мы без тебя пропадем. Я живу той радостью, что ты у меня есть. Выходит, сам не дорожишь нами, — низко опустила голову, плечи дрогнули.
— Во, изверг! Уже дочку до слез довел! — вышла из спальни Валентина. Прошла на кухню.
— Ну, так что? Поминать будем старого пердуна? Или без поминок обойдется? — выглянула в зал.
Ее словно не услышали, никто не отозвался на предложение Валентины. Она налила себе чай. Пила громко, напоминала, что ждет. Но никто не отозвался, и баба снова вышла в зал:
— Чего сопли жуете? Подумаешь, мухомора не стало. Давно забыть пора. Небось, про меня на другой день не вспомните! Хотя я мать! Помнить стоит добрых людей, таких, как я! Всю жизнь терпела всех. И никого не обидела. Здесь же оплакивают, как великую потерю. А кто он был? В своей семье сущий нуль. Даже для бабки как гость в командировке. На второго ребенка времени не хватило состряпать!
— Валь! Помолчи! — не выдержал Николай.
— Для меня самым счастливым будет день, когда тебя не станет. Тогда оторвусь на полную катушку! От радости на уши встану. И ни по чем не заплачу. На могиле спляшу, что еще одним козлом стало меньше, а мне воздуха прибавилось. Как ты надоел и опротивел мне, как ненавижу отморозка! Если б ты знал!
— Вика! Собирайся! Пошли домой! Тебе здесь больше делать нечего. Мы никогда сюда не придем. Жива она, иль умерла, нас больше не касается. Всему есть свой предел. Она сказала все и отреклась от живых.
— Пап! Она не выживет сама! Я лучше знаю!
— Вика, у каждого прощенья свой предел. Она ждет нашей смерти! Так пусть свою встречает, хватит милосердия, пошли домой! — взял Вику за плечо и вывел из квартиры.
Глава 4. НАКАЗАНИЕ ЗА ЛЮБОВЬ
Димке сочувствовали все. Не только друзья и соседи, а и весь город. Да и как не пожалеешь мужика, чья баба ревновала его к каждой дырке в заборе. Не приведись ему поздороваться с какой-нибудь бабой, жена тут же поднимала дикий визг и лезла с ногтями царапать лицо мужа. Она и слушать не хотела, что поздоровавшаяся работает уборщицей в фирме Димки, что женщина на много лет старше и у нее есть муж и взрослые дети.
— Знаю тебя, пройдоху! Тебе хоть облезлую козу подсунь под одеяло. Ты и тою не побрезгуешь. Кобель! Прохвост! Потаскун! — кричала на всю улицу, позоря человека всюду. Ее не смущала толпа собравшихся вокруг, смех и соленые шутки в адрес обоих. Шурка не оглядывалась на людей и колотила мужа кулаками и сумочкой, случалось, срывала с ноги туфель и долбила Димку каблуком, при этом плевала, стараясь попасть в лицо человека.
Мужик, спасаясь от насмешек горожан, хватал бабу в комок, запихивал коленом в свою машину и увозил домой визжащую, ругающуюся, растрепанную.
Шурка и в машине пыталась достать мужа чем попало. Но тут Димка резко совал бабе локтем в ребро. Та, вскрикнув от боли, замолкала, порою до самого дома. Едва человек тормозил машину, баба пулей выскакивала из нее. А попробуй промедли? Ведь вот не успела однажды продохнуть тычок в бок, Димка так и оставил ее в гараже на двое суток. Отомстил за очередной скандал на базаре. Конечно, голодной баба не осталась, полный багажник продуктов набрали. Но спать в машине все же неудобно. И баба долго колотила в ворота гаража, но ей почему-то никто не захотел помочь, хотя многие проходили мимо.
— Ну, козел! Погоди! Доберусь до тебя, гнус паршивый! Недоносок и кретин! Дебилья отрыжка! — орала до хрипоты, но Димка не спешил выпустить бабу. Он тоже умел обижаться. А уж чтобы совсем не было обидно, и полученные оскорбления имели бы основание, звонил в соседнюю дверь к Ирине. Красивая женщина, перед такою трудно устоять. Димка тут же хватал ее за руку и втаскивал к себе, ничего не объясняя. Димка с Ириной дружили давно. И, чуть выдавалась минута, а Шурка отлучилась в магазин или парикмахерскую, соседи не теряли ни минуты. Случалось, тут же валились в постель или на диван. Бывало, выпивали по рюмке коньяку или по чашке кофе. Им всегда было хорошо и весело вместе.
Что им мешало остаться вдвоем? Они над тем и не задумывались, хотя знали друг друга с самой юности. Весь двор видел и понимал их отношения, но никто не вмешивался и не выдавал Шурке. Сама баба
