будут доказаны, что неверны, плохи установленные наши принципы, - это будет только значить, что мы их плохо приложили на деле.
Наконец, капитальное значение имеет факт, что «Слово» дошло с пропусками, перестановками, вставками и искажениями. Верить в непогрешимость текста «Слова» в издании 1800 г., значит намеренно закрывать путь для дальнейших исследований и успехов.
7. ПОДЛИННО ЛИ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»?
Изложенные выше соображения и факты дают нам возможность ответить с исчерпывающей полнотой и достоверностью на вопрос: подлинно ли «Слово» или это подделка конца XVIII века?
Вопрос этот чрезвычайно важен и не только потому, что он касается самого, так сказать, существования «Слова», но и потому, что решение его затрагивает гораздо более серьезный вопрос: что представляла собой культура Руси в XII веке. Попутно решение этого вопроса покажет ложную методику исследования некоторых филологов, порочность методов их мышлении вообще. Тот, кто запутался со «Словом» и не смог отличить серебра от свинца и золота от меди, не может безукоризненно решать и другие аналогичные вопросы. Это замечание касается в равной мере как наших, так и иностранных ученых, поэтому мы остановимся подробнее на выяснении этого вопроса.
Уже почти с момента своего напечатания в 1800 году «Слово» вызвало подозрения в своей подлинности: слишком уж резко отличалось оно от всего остального наследия древней литературы, тогда известного.
А. С. Пушкин отметил это свойство «Слова» очень кратко и метко: «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности».
И действительно, «Слово» занимает совершенно изолированное положение во всей древней словесности. Это единственное почти историческое светское произведение, носящее на себе только слабые следы христианства; «Слово» полно языческим мироощущением, все же остальные произведения проникнуты насквозь и (нечего греха таить) обесценены церковью. «3адонщина» и «Сказание о битве на Куликовом поле» : — жалкие подражания, они сухи и бесцветны, несмотря на подражание блестящему образцу.
«Слово» на фоне сухих, риторических церковных или полуцерковных произведений казалось чудом образности и красоты, - отсюда мысль о его позднейшей подделке. Эту мысль поддерживало некоторое количество авторов от Каченовского и Сенковского и до теперешнего известного французского слависта проф. Андрэ Мазона.
Скептицизм этих лиц фактическим ничем не обоснован, их утверждения базируются, главным образом, на «внутреннем убеждении», не поддающемся; как известно, логике, зато легко поддающемся национальным, политическим и прочим, еще менее почтенным влияниям.
Майков, занимавшийся специально «Словом» четыре года, приводит в своих замечаниях к «Слову» очень интересный отрывок о мнении одного из его приятелей:
«Не понимаю, говорил тот Майкову, чем могло так заинтересовать вас «Слово», чтобы там ни толковали филологи о его подлинности, все-таки против них есть аргумент посильнее всех их доказательств: это - то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси. Ну, судите сами, с какой стати на поле, засеянном пшеницей, вдруг вырос бы розан?»
Приятелем Майкова был не кто иной, как И. А. Гончаров. Мнение его, высказанное в частной форме, конечно, не имеет полноценного значения, ибо мало ли чего говорим мы в виде предположений в частной беседе, но оно хорошо отражает основной опорный пункт сторонников поддельности «Слова».
Мнение Гончарова по нынешним временам может показаться наивным, почти детским, - ведь на его сравнение можно ответить другим сравнением: выкорчуйте поле, заросшее розами, и засейте его пшеницей, - весьма вероятно, что хоть один куст уцелеет и даст ростки,. И среди пшеницы зацветет роза.
Гончаров и другие не понимали, что «Слово» отделялось от печатного его издании сроком более 600 лет. Не приходится удивляться тому, что за этот огромный срок, когда книгохранилищ не было, произведения, подобные «Слову», погибли. Удивляться приходится другому: Татищев, писавший свою «Историю Российского государства», приводит в III томе такие подробности похода Игоря, которых вовсе нет в летописях. Где же эти источники, которыми он пользовался?
Ответом будет: они сгорели! Это случилось менее чем 200 лет тому назад, что же требовать от эпохи за 600 лет до этого?!
А. С. Пушкин это отлично понимал и подлинность «Слова» для него была несомненной.
«Подлинность же самой песни, - писал он, - доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства».
«Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя. Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления».
Так думал Пушкин, с того времени накопилось огромное количество нового материала и, что самое главное, только в пользу подлинности «Слова». Против «Слова» нет ни единого серьезного факта.
Если во времена Гончарова были еще допустимы мнения, подобные им высказанному, то это понятно: тогда не было науки о «Слове», теперь же, если ополчаются против «Слова» всерьез, единственное допустимое объяснение - это тенденциозность, преднамеренное уничижение «Слова» на основании «доказательств», ничего общего с наукой не имеющих.
Мы не ставим своей задачей излагать полностью все доказательства и со всеми подробностями: многое найдет читатель и сам, как в предыдущих, так и в последующих главах. Мы отметим только значительное количество рубрик, каждая из которых суммирует известную группу наших знаний о «Слове».
Если отдельные детали, на которые опираются эти рубрики, еще могут быть оспариваемы, то каждая рубрика по сути своей не подлежит оспариванию, если только исследователь знает, о чем говорит, и не имеет предвзятого мнения.
I. По красоте, глубине, оригинальности «Слово» далеко превосходит все «3адонщины», «Сказания о Мамаевом побоище» и т. п.
Последние напичканы церковностью, своего рода церковным ложноклассицизмом. Сравнивать «Слово» и «3адонщину» нет никакой возможности, «Слово» на несколько голов выше ее и прочих подобных сказаний. Никогда и нигде копия не может так превосходить оригинал. Если бы было иначе, то не о «Слове», а о «3адонщине» составлялись бы библиографические справочники со многими сотнями названий.
II. «Слово» было опубликовано в 1800 г., сказание о победе Дмитрия Донского в 1829 году, а «3адонщина» только в 1852 году.
Следовательно, мнимый фальсификатор «Слова» должен был иметь в своем распоряжении редчайшие и никем не опубликованные рукописи и так воспламениться ими, что пуститься в подражание. Не проще ли было бы опубликовать указанные рукописи! Ведь он славы не искал (скрыл свое имя). Не проще ли было бы опубликовать «3адонщину», чем выдумывать «Слово»?
Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что для того, чтобы сфальсифицировать «Слово», нужна была побудительная причина. Но такие вопросы совершенно не интересуют проф. Мазона. Он не считает нужным объяснить: 1) кто мог иметь эти редчайшие рукописи, скрыв их буквально от всех, 2) почему он не опубликовал «3адонщину»? 3) зачем он скрыл свое имя? 4) зачем нужна была «подделка» вообще? На все
