— Ага…
Лес темнел над нами и под нами, справа внизу осталась ферма, слева виднелись огни Яблоневого. Вдалеке красные и зелёные железнодорожные семафоры отражались в рельсах, уходящих к низкому зареву на горизонте — там был Бахчисарай. По шоссе ползли жёлтые полураскрытые вееры света падавшие от фар машин. Воздух был неподвижен, пахло чабрецом. Прямо у наших ног чернели древние могилы, квадратные — первобытные люди в Крыму хоронили покойников скрюченными, как бы свернувшимися в клубочек. Тетя Оля нам рассказывала, что тогда люди верили, будто смерть означает новое рождение и поэтому укладывали умерших так, как лежат младенцы в животе у матери. Снятые крышки гробниц — плиты весом примерно в тонну — лежали рядом. Много лет назад кто-то не побоялся призраков, и проверил, нет ли у мёртвых золота. Мы здесь лазили днём и знали, что квадратные ямы неглубокие, на дне у них растёт тот же ковыль, те же чабрец и овсюг, что и на плато, но сейчас в них заглядывать было жутковато.
Я глубоко вдохнула воздух. Знаете, Верка правильно говорила.
Тут определённо что-то было. Невидимое, древнее, очень могучее. Казалось, что оно спокойно спит здесь — до поры до времени — и рядом с ним безопасно.
Верка вдруг заявила:
— У меня родители были цыгане.
Ничего себе! Я повернулась к ней и осторожно спросила:
— Откуда ты знаешь?!
— Голос крови, — она выдержала многозначительную паузу. Потом сообщила: — Во-первых, я похожа на цыганку. Во-вторых, цыгане Силу чувствуют. И лошадей всегда понимали. И будущее предсказывают — я тоже могу.
Это было такое место и такое время. Если бы кто-нибудь, даже Верка, днём и на ферме сказал мне, будто голос крови сообщил, кто его родители — я бы просто посмеялась. А сейчас спросила:
— А что у нас будет… в будущем?
Верка взглянула на меня и мне показалось, что у неё вместо глаз — два глубоких провала в никуда:
— А что ты хочешь знать? — даже голос у неё изменился. — И действительно — хочешь?
— Ну… — я растерялась. — Скажи, я попаду на Олимпиаду? А ты?
Наверное, нужно было задать другой вопрос. От моих слов Верка снова превратилась в нормальную девчонку:
— Я, например, не попаду. На фиг мне нужна ваша Олимпиада! Я, может, вообще в спорт не пойду! Почему Борисыч решил, что все мы должны быть спортсменами? Может, я не хочу!
— А Змея?
И Верка погасла. Мы не сможем жить без наших лошадей. А наши лошади созданы для спорта.
Мы молчали, сидя рядышком на траве. Мне стало казаться, что над самой большой могилой собирается тонкий серебристый туман. А заклинание надо читать именно тогда, когда увидишь белую фигуру, вроде прозрачного человека, стоящую у могилы. Интересно, если заклинание прочитать про себя, оно подействует? Вслух-то я при Верке не стану…
Верка неожиданно спросила:
— А ты когда-нибудь думала, что случится, если люди вдруг исчезнут?
Я растерялась:
— Как?
— Ну, вымрут. От какого-нибудь вируса… Да какая разница, от чего?! Исчезнут — и всё.
Только Верке могут прийти в голову такие мысли!
— Не знаю… Классно, наверное, будет. Лес везде, никаких заводов… Речки станут чистыми, море тоже… Города начнут разрушаться, их заплетут лианы, трава вырастет сквозь асфальт…
— А представляешь, сколько животных погибнет?! Люди вымерли, а коровы, куры, козы, лошади — все же останутся запертыми. На фермах, в сараях… И все умрут. И даже если сумеют вырваться на свободу или люди перед смертью их повыпускают — все равно, домашние животные погибнут.
— Чего ты так думаешь?
— Да потому, что они не природные! Человек их вывел, понимаешь?! Сделал такими, как ему было надо. Вывел, например, коров с большим выменем, чтобы много молока давали. А эти коровы ни от волков, ни от диких собак не смогут убежать. Потому что вымя будет мешать. И жир. Ты когда-нибудь видела, чтобы взрослая корова бегала? И телята хоть бегают, но медленно и как-то неуклюже. Не приспособлены они для этого! Куры летать не умеют, тоже пропадут. У них кости слишком тяжёлые, а крылья маленькие. Это тоже человек вывел. Искусственный отбор по желательным качествам! Нужно мяса побольше, а летать совсем лишнее. Курица — не птица. Ты представляешь, какое издевательство?! Люди её сделали такой — и сами над ней издеваются!
— Ну а породистые лошади? — возразила я. — Они бегают классно, от волков и собак уйдут запросто. И траву найдут всегда. Я прошлой зимой сама видела, как Боргез тебенюет*, хоть и чистокровка. Разгребал копытом снег и выгрызал мерзлую траву.
— Они тоже вымрут. Ты обращала внимание, какая у них тонкая шкурка по сравнению с рабочими лошадьми? Они же зимой просто замёрзнут, летом их закусают клещи и оводы. А если надо будет драться, любая лохматая кляча их победит.
Я поняла, что Верка права. Беспородные лошади пасутся себе свободно, могут вволю драться и играть, отрабатывать приёмы. А наши… Они гораздо сильней, но провели всю жизнь в конюшнях. И драться им, конечно, никто не позволял. У них тонкие ноги, зимой они не обрастают такой густой шерстью, как дворняжки. Не созданы они для того, чтобы бродить в степных табунах…
Верка встала и прошлась взад-вперёд. Я тоже поднялась на ноги, не люблю, когда сидишь, а над тобой кто-то возвышается. Она горячо заговорила:
— Человек вообще самая большая сволочь в мире! Он обманул животных, прикормил, мол, вы будете здесь у меня под защитой, в тепле, и животные обрадовались, они же неразумные, не стали вырываться на волю… Он их кормил-кормил а потом — чик! — и сожрал. И приучил их детей любить себя и слушаться. И постепенно — инбридинг там, чистопородное разведение — он сделал их такими, чтобы ему было удобно и вкусно. Теперь для домашних животных свобода — всё равно, что смерть!
Она была вся нервная, дёрганая. Я не знала, что сказать ей в ответ, потому что она одновременно была права и неправа, но у меня не хватало слов, чтобы это объяснить. И походила Верка на дикую двухлетку из табуна, которую впервые поставили в конюшню.
Потом она, видно, сообразила, что глупо так вести себя, лезть в драку, когда не с кем драться, и снова села. Я опустилась на траву рядом с ней. Земля была холодной. Раньше это не чувствовалось.
Туман над большой могилой, кажется, стал гуще…
Верка сказала тихо, уже без нервной злости, но очень убеждённо:
— Когда я закончу школу, то пойду учиться на зоотехника и буду снова превращать домашних животных в диких. Скрещивать заводские породы и аборигенные , а их потомство — тоже с аборигенными.
— Кто тебе разрешит?
— Ха! Я что, у кого-то спрашивать буду? Тайно…
Я представила эту секретную упорную работу и снова позавидовала Верке. У меня не было такой большой, на всю жизнь, программы. И такого телепатического таланта тоже не было. Мне только хотелось попасть на Олимпиаду, и победить в конкуре на чемпионате мира, и ещё я мечтала, чтобы мой Боргез жил столько же, сколько и я…
Мы сидели у древних могил долго, пока не замёрзли. Я прочитала про себя заклинание, на всякий случай — два раза. Постепенно гасли огни в селе, меркло зарево Бахчисарая. Взошла полная луна, пропали на небе мелкие звёзды и Млечный путь, стало почти светло.
Мне ужасно хотелось опять спросить у Верки — как всё-таки она решила, что её родители были цыгане. У меня самой иногда появлялось такое чувство, что мои родители живы. Может, Верка открыла способ точно это вычислять?
Если честно, я не думала, что мне хочется вдруг услышать от какой-нибудь незнакомой тётки:
