объясните лучше, как Вере Максимовне это удалось? Ведь вы же вчера сказали, что она надёжно связана санитаром из психиатрической клиники? И более: что будто бы тот же санитар остался при ней дежурить? Или я что-нибудь напутал? Вчера вас неверно понял?
— Верно, Геннадий Ильич, связана! Но санитар этот хренов! Верочка сегодня утром попросилась в туалет — и он, падла, развязал! С судном не захотел возиться! Ну, это и я, конечно! Недоучёл! Что для таких дел надо сиделку! Женщину! Что мужику — не всякому! Но и Кандинский — тоже! Должен был подсказать! А туалет у нас с ванной. При спальне. А в ванной — аптечка. Так, всякая ерунда. Но и снотворное. Нозепам. Почти целая упаковка. 50 таблеток. А этот говнюк сам с Верочкой в ванную не пошёл. Дверь только велел — чтобы не закрывала. Ну, и она, улучив момент, когда этот р… считал ворон! А долго ли! Нозепам — он, знаете, в таких стеклянных штучках! Пластмассовую крышечку сковырнула — и в горсть! А потом, будто бы умываясь, выпила! А этот паразит ничего не заметил!
— А вам — Фёдор Степанович? Кто вам сказал об этом?
— Охранник, кто же ещё! А этот козёл-санитар — совсем уделался! Понимает, падла, что я ему пасть порву!
— Фёдор Степанович, вам обязательно подавай виновного — понимаю, взволнованы, хочется кого-то растерзать! — но ведь и сами? Вспомните? Ну да об этом — после. А пока — попробуйте по порядку. И без сведения счётов с ближними: 'козлы, падлы, суки' — фи, Фёдор Степанович! Вы же солидный предприниматель, интеллигентный человек — неудобно, знаете ли.
— Простите, Геннадий Ильич. Действительно — переборщил. Достали. Но ведь Верочка! А если бы умерла?!
— Если бы да кабы, Фёдор Степанович! Успокойтесь. Нозепам, насколько я знаю, мало опасно. Нет, можно, конечно, но — трудно. При особом стечении обстоятельств. И вы, Фёдор Степанович, лучше думали бы не о том, кто виноват, а поблагодарили Бога, что в вашей аптечке не оказалось чего-нибудь похуже! А то: 'санитар, санитар', а что с Верой Максимовной что-то не так — он ведь, небось, обратил внимание?
— Да, Геннадий Ильич, он. И скоро. Когда Верочку после ванной связал опять — говорит, через десять минут… Она вдруг какая-то не такая сделалась. Лицо покраснело, дыханье прерывистое, возбуждена, что-то нечленораздельное бормочет, но — в то же время! — будто бы засыпает. Ну, санитар — мужик тёртый — сразу сообразил. Кинулся в ванную, в открытой аптечке увидел пузырёк из-под нозепама — и к Верочке. Развязал, крикнул охранника, велел ему позвонить в скорую, а сам — промывание. А когда приехала скорая, санитар связался с Кандинским. Ну, а Кандинский — опять со скорой. Чтобы Верочку отвезли не в обычную больницу, а в психиатрическую — к нему, значит.
— И всё это, Фёдор Степанович, вам рассказал охранник?
— Нет, не только. Когда позвонил охранник — у меня, знаете, прямо-таки остановилось сердце. Подумал даже: сейчас загнусь. Совсем, как вчера Лисовский. Ведь — Верочка! А охранник — балда! Бухнул мне первым делом, что отравилась! А что с ней ничего опасного — после! Ну, я — когда отошёл немножечко — сразу позвонил Кандинскому. И все эти подробности узнал от него. И ещё, Геннадий Ильич… Кандинский — опять. Выразил желание встретиться с вами. Почему я и позвонил с утра. Сначала домой, а затем — сюда.
Пообещав Пушкарёву сразу же, как только немного освободится, связаться с Кандинским, Геннадий Ильич попрощался с бизнесменом и, заперев свой кабинет, поспешил в соседний: попытка самоубийства Сидоренко резко меняла все планы на сегодня.
Андрей Сергеевич, когда Брызгалов пересказал свой, только что состоявшийся разговор с Пушкарёвым, помрачнел лицом, задумался и, помолчав две, три минуты, неожиданно начал с извинения:
— Меня, старика, Геннадий Ильич, прости. Ну, за моё ехидство в четверг. Когда ты мне сказал об осиротевших рабынях Бутова — а я тебя, не подумав, высмеял. В общем-то — по-дурацки. Да… дела… ничего не скажешь… и в голову не могло прийти… выходит, товарищ Люмбаго копал не зря?.. выходит, в экспериментах Бутова содержалось что-то такое глубоко запрещённое?.. не законами запрещённое — здесь прокурор дал промашку — а самой человеческой сущностью?.. да, Геннадий Ильич, дела… Хочешь не хочешь, а теперь я с тобой должен согласиться — бутовские рабыни! К ним сейчас необходимо самое пристальное внимание. И в этой связи, майор, будь добр, поделись своими соображениями? А также, если имеешь — планами?
Брызгалов, довольный, что к попытке самоубийства Веры Максимовны полковник отнёсся серьёзно, предложил на сегодня поиски музыканта полностью передать Анисимову, а самому, не откладывая, встретиться с Кандинским. На высказанное Зубовым опасение, не боится ли майор, что пока он будет консультироваться у доктора, ещё какая-нибудь из рабынь попробует свести счёты с жизнью, Геннадий Ильич ответил отрицательно:
— Нет, Андрей Сергеевич, не боюсь. С Пушкарёвым — особый случай. А Бутова и Долгов — 'нормальные рабовладельцы'. Уверен, их подопечные скованы сейчас так, что ни рукой, ни ногой пошевелить не могут. Какие уж тут самоубийства.
На этом обмен мнениями завершился; Анисимов, прихватив Костенко, поехал на квартиру к Сазонову; полковник, вздохнув, что к огорчению супруги на выходные придётся остаться в городе, отправился домой; Геннадий Ильич, созвонившись с Кандинским и выслушав от него множество комплиментов, спустился во двор — к своему, терпеливо дожидающемуся хозяина, 'жигулёнку'.
— 9 —
Городская психиатрическая больница находилась на самой окраине — ехать пришлось через центр. Трамвайные пути, светофоры, пробки, бестолковые пешеходы — дорога полностью поглощала внимание. Для мыслей о чём-нибудь постороннем места в голове совершенно не оставалось — лишь выехав на широкое и по движению относительно упорядоченное шоссе Моторостроителей Геннадий Ильич позволил себе немного задуматься.
Смущающие комплименты Кандинского — об огромном, данном ему природой таланте психолога — майор постарался на время забыть, дабы, возгордясь собой, не упустить из вида докучные 'мелочи': необходимость, к примеру, заниматься расследованием убийства какого-то там Игоря Олеговича — бизнесмена средней руки и самодеятельного теоретика 'неорабовладения' постмодернистского толка по совместительству.
Приложив значительное усилие, Брызгалов заставил себя размышлять именно об этом убийстве. Однако поначалу мешало желание охватить всё разом: Аллу Анатольевну с Лидией Александровной, ночные пробежки Яновского, страсть Пушкарёва к Вере Максимовне, смерть Лисовского, бред прокурора, исчезновение Сазонова. Поэтому, чтобы зря не растратить силы в бесплодных обобщениях, майор намеренно сузил угол зрения: показания Прохорова и Кондратьева — нельзя ли, внимательно их проанализировав, сделать хоть какой-нибудь вывод о судьбе музыканта?
'Сазонов промокшим не был, зонтика при себе не имел, материл грозу, со случайно встреченными знакомыми пожелал распить бутылку вина, которую вёз с собой, хотя ни выпившим, ни возбуждённым свидетелям не показался. С большой долей вероятности — сел в электричку в Здравнице. Между двадцатью тремя пятнадцатью и двадцатью тремя сорока — что легко уточнить. Левая штанина запачкана чем-то чёрным, скорее всего — мазутом', - вспоминал Геннадий Ильич.
'И что нам это даёт? Промокшим не был — значит, от двадцати двух пятнадцати до, примерно, двадцати трёх находился под крышей. Причём — под надёжной. Гроза-то была — ого! Ни ёлочки, ни шалашики ему бы не помогли. Равно, как и зонтик, которого к тому же он, скорее всего, не имел. Под крышей — и что? Если Бутова застрелил всё-таки он — допустим, где-нибудь в 21.30 — времени, чтобы до грозы найти укрытие, у него оставалось вполне достаточно. Ладно — проехали — дальше. Застрелив ближнего, чувствовать себя Сазонов был должен как? Скверно! Нервы у музыканта вряд ли железные. И то, что Сазонов возбуждённым не выглядел, будто бы говорит в его пользу… но… только — в среднем. У десяти
