всех перечисленных случаях климатические типы, охватывающие вне пределов России обширные пространства, в России господствуют всего лишь на узких полосках земли, протянувшихся вдоль горных хребтов или морских побережий; имеются не как климаты значительных по своему протяжению географических областей, но скорее 'для коллекции'… Различия преобладающих типов российского климата, с одной стороны, и климатов 'Европы' и 'Азии' — с другой, можно в некоторой степени свести к традиционному различию климата 'континентального' и 'океанического'. Следует отметить, сколь грандиозную совокупность 'континентальных' климатов являет собой Россия, и в то же время предостеречь от воззрения, что 'континентальность' ее климатов составляет некоторую географическую ее 'обездоленность', воззрения, которое не чуждо нашим элементарным учебникам географии. Вопрос о 'преимуществах' океанического климата гораздо сложнее, чем обычно думают. Но так как мы не пишем исследования по географии, то не можем входить в подробности… В отношении почв той скрепой, которая накрепко связывает части России, лежащие по одну и по другую сторону Уральского хребта, является полоса черноземов, которая простирается от пределов Подолии до Минусинских степей и в то же время не имеет никаких аналогий среди почв 'Европы' и 'Азии'…
Россия как по своим пространственным масштабам, так и по своей географической природе, единой во многом на всем ее пространстве и в то же время отличной от природы прилегающих стран, является 'континентом в себе'. Этому континенту, предельному 'Европе' и 'Азии', но в то же время непохожему ни на ту, ни на другую, подобает, как нам кажется, имя 'Евразия'. Это обозначение прилагают обыкновенно ко всему материку 'Старого Света'. Мы же в данном случае хотим приложить его к срединной части этого материка, к той обширной области, центром которой является средостение между Европой и Азией в традиционном их разграничении. Вместо обычных двух на материке 'Старого Света' мы различаем три континента: Европу, Евразию и Азию… Пределы 'Евразии' не могут быть установлены по какому-либо несомненному признаку, так же как не может быть установлена такая граница в отношении к обычному подразделению Европы и Азии. В последнем случае пределом Европы условно считаются восточные границы Архангельской, Вологодской, Пермской, Уфимской, Оренбургской губерний и Уральской области. Так же условно пределом 'Евразии' можно считать границы Державы Российской или ее частей, лежащих к востоку от Пулковского меридиана… Таким образом, Россию мы отожествляем с Евразией. В связи с этим противоположение 'Европы и России', заключающее в себе несомненную географическую несообразность, раскрывается для нас в противоположение 'Европы и Евразии', которое, при некотором видоизменении обычных географических определений, звучит, как нам кажется, точнее и четче… (Это видоизменение не устраняет, конечно, имени России, во всем его историческом и этнографическом значении.) Но не только в географических определениях смысл предлагаемого изменения формулировок. Это изменение ориентировано также на определенные культурно-исторические обстоятельства: учитывая то, что с понятиями 'Европа' и 'Азия' связаны у нас некоторые культурно-исторические представления, мы заключаем в имя 'Евразия' некоторую сжатую культурно-историческую характеристику того мира, который иначе называем 'российским', — его характеристику как сочетания культурно-исторических элементов 'Европа' и 'Азия', не являющегося в то же время, в полной аналогии с природой географической, ни Европой, ни Азией… Параллели между условиями географическими и культурно-историческими можно продолжить и далее. В этом отношении особенно интересно сопоставление именно 'Европы и Евразии'. Европе неизвестны ни столь высокие, ни столь низкие температуры, какие являются общим правилом в климате России-Евразии. Нельзя ли констатировать в духовной жизни последней известного параллелизма этой широте амплитуд термических колебаний? Не является ли характерным для российско-евразийской культуры, не служит ли отличием российско-евразийской души некоторое сочетание такой душевной темноты и низости с такой напряженностью просветления и порыва, которое недоступно европейской душе и неизвестно в европейской культуре, уравновешенной и законченной в своей, относительно узкой, духовной амплитуде?.. Замена имени 'Россия' именем 'Евразия' имеет для нас значение также и в применении к тому конкретно-историческому противопоставлению 'Европы и России', 'Европы и Евразии', о котором мы говорили в предыдущем. Совершенно очевидно, что в неромано-германском мире, в отношении которого мы ставим вопрос, не является ли 'Евразия' или 'Россия' той силой, которая способна свергнуть с себя безусловное подчинение 'романо-германской' культуре и устранить слепое подражание 'европейскому' образцу, 'кошмар… всеобщей европеизации', — совершенно очевидно, что в этом мире этнографическая Россия играет центральную и определяющую роль. Но было бы совершенно неправильно то культурно- историческое противопоставление, нарастание которого мы можем осязать в современности, сводить к противоположению Европе России как этнографического целого. Противоположение это питается и в идеологическом, и в милитарном отношении силами не одной этнографической России, но целого круга примыкающих к ней туранских, монгольских, арийских, иверских, финских народов. Силы этих народов частично способствовали созданию российской мощи и культуры, они действуют и в явлении большевизма; между тем в явлении этом, несмотря на его отвратительное и дикое лицо, несомненно заложены элементы протеста некоторого неромано-германского мира против романо-германского культурного и иного 'ига'. Даже исключительно в целях учесть такое соучастие нероссийских элементов в некотором общем с этнографической Россией действии было бы правильно Россию, в ее противопоставлении 'Европе', именовать 'Евразией'. Но в существе вопрос ставится шире. К границам России примыкает ряд народов и стран, которые, не входя в пределы России и стремясь в большинстве случаев сохранить полную свою политическую от нее независимость, связаны, однако, с Россией некоторой общностью духовного склада и отчасти расовых и этнографических свойств. Страны эти не являются 'романо-германскими', но в ряде случаев так же, как и Россия, служили и служат объектом 'европеизации'. В то же время многие из них заключают в своем прошлом и настоящем залог духовного своеобразия. Народы и страны эти, весьма вероятно, могут стать союзниками России или примкнуть к ней в ее культурно-историческом противоположении 'Европе'. Не исключено, что это случится (а отчасти уже и имеет место) в отношении некоторых славянских народов, турок, персов, монголов, застенного Китая… Интересно отметить, что эти народы занимают территории, на большей части своего протяжения приближающиеся по своему географическому характеру к природе России-Евразии. Например, климаты плато Малой Азии, Ирана и северо-западного Китая близко подходят к климатическим типам Евразии — например, по количеству осадков или по амплитуде термических колебаний. Страны эти принадлежат к числу горных областей, отделяющих равнинное пространство Евразии от низменностей Азии, — областей, часть которых входит в пределы России; их близость по географическому характеру к природе России-Евразии иллюстрирует факт отсутствия определенных естественных границ между Евразией и Азией. Существование же этих стран в их географическом и культурно-историческом сближении с Россией дает нам новое основание в нашем разборе соотношений между романо-германскими и неромано-германскими культурами говорить не о России, но именно об 'Евразии'…
Нет ничего невероятного в том, что противоположение 'Европы и Евразии' вовлечет в свое лоно также и некоторые народы 'Азии'. Но, допуская возможность подобного расширения рамок мирового протеста против романо-германской агрессии, следует оговориться, что расширение этих рамок на такие народы, как индусы или китайцы, отнюдь не означает расширения их до пределов всего 'Человечества'. Ибо индусы или китайцы в смысле потенций культурно-исторического противопоставления отнюдь не однохарактерны, например, неграм, австралийцам или папуасам… Но и того расширения рамок, возможность которого допускаем мы, совершенно достаточно, чтобы обосновать вопрос: поскольку Россия в своем противопоставлении 'Европе' вовлекает в свой лагерь целый ряд иных нсроссийских народов, не означает ли для этих народов такое вовлечение простую смену ига 'романо-германской' культуры игом культуры российской? Отвечая на такой вопрос, следует прежде всего отметить, что и народы Евразии не однохарактерны друг другу; их культурные потенции различны, и, например, то, что может относиться к тунгусам, не относится к башкирам и киргизам, а тем более к туркам и персам. Жизнь жестока; и на слабейших народах Евразии может тяготеть российское иго, однохарактерное игу романо-германскому… Но в отношении народов, не лишенных культурных потенций, важнейшим фактом, характеризующим национальные условия Евразии, является факт иного конструирования отношений между российской нацией и другими нациями Евразии, чем то, которое имеет место в областях, вовлеченных в сферу европейской колониальной политики, — в отношениях романо-германцев и туземных народов. Евразия есть область некоторой равноправности и некоторого 'братания' наций, не имеющего никаких аналогий в междунациональных соотношениях колониальных империй. И 'евразийскую' культуру можно представить
