поместили в «Эскуэла индустриал де мухерес» (Женская промышленная школа) в городе Вега Альта. Насколько мне известно, она и до сих пор еще там. Она попала в тюрьму в связи с бурными событиями 1950 года, когда в Пуэрто-Рико разразилось восстание. Националистическая партия выступала против «содружества» с Соединенными Штатами и требовала провозглашения независимости Пуэрто-Рико. Когда я спросила Бланку о непосредственной причине ее ареста, она ответила, что участвовала в штурме здания почты и в водружении над ним пуэрториканского национального флага. Вся эта операция произошла без всякого сопротивления с чьей-либо стороны. Но это не помешало властям осудить ее за два «преступления»: захват здания почты (собственности правительства США) и революционную деятельность. Первое привело ее в Олдерсон, второе обрекло на пожизненное заключение. Поистине зверская расправа!
Бланка работала за маленьким ткацким станком. Больная сердцем, маленькая и слабая, она не могла обслуживать обычный, широкий агрегат. И все-таки она была одной из наших лучших ткачих и успешно обучала других. Особенно хорошо удавались ей красочные декоративные накидки. Когда у кого-нибудь случалось затруднение, Бланка немедленно приходила на помощь. Набожная католичка, она вышивала и ткала разные украшения для алтаря тюремной часовни. Несмотря на различия во взглядах на политику и религию, тон наших споров был неизменно дружеским. Мне нравилось обсуждать с этой тонкой, интеллигентной женщиной самые различные вопросы. Мы беседовали о международных делах, о книгах, о музыке, о социальных проблемах, о тюрьмах. Клодии было приятно узнать, что мы подружились.
Бланка отличалась великолепным чувством юмора. Однажды она сказала мне, что чувствует себя неважно и запрется после обеда в своей комнате. Однако она вернулась в мастерскую и сообщила, что глупая старуха надзирательница вдруг приказала всем пуэрториканкам говорить только по-английски, чтобы она «могла их понимать»! Тогда Бланка вывела своих соотечественниц из коттеджа, и они громко запели пуэрториканский «Гимн свободы». Надзирательница поняла всю нелепость своего приказания, отменила его и сказала: «Идите обедать и, так уж и быть, говорите по-испански, сколько вам вздумается!» Бланка торжествовала. «Ну где тут запираться в комнате, когда надо было организовать пение гимна и добиться своего!» — заявила она. И хотя в Пуэрто-Рико объявили потом амнистию, коснувшуюся многих политзаключенных, американские власти не пощадили эту пожилую женщину, страдавшую пороком сердца и артритом. Она так и осталась в заключении.
Были в Олдерсоне еще три пуэрториканские националистки. Первой была молодая Кармен Торресола, вдова Гизелло Торресола, родственника Бланки, убитого в 1950 году во время националистической демонстрации в Вашингтоне. В Пуэрто-Рико у нее остались маленькие дети. Вернувшись на родину, она снова вышла замуж. Второй была Роза Колласо, высокая статная женщина, жена Оскара Колласо, томящегося в пожизненном заключении в Ливенвортской тюрьме за убийство полицейского во время националистической демонстраций пуэрториканцев в Вашингтоне. Сами эти женщины никогда не были в столице США, никогда не участвовали в демонстрациях. И все-таки их обвинили в «заговорщической деятельности» по статье закона Смита об «актах насилия». Их приговорили соответственно к четырем и шести годам тюрьмы. В свое время обе работали в Нью-Йорке на фабриках готового платья, и поэтому в Олдерсоне их направили в швейную мастерскую. Они довольно часто приходили к нам в мастерскую художественных изделий. Кармен я встречала и в кружке кройки и шитья, где она шила платьица для своих девочек С Кармен и Розой мы познакомились еще в нью-йоркской тюрьме. Мы слышали, что там же находилась еще какая-то пуэрториканская националистка, но ни разу не видели ее. Но потом и она попала в Олдерсон и была назначена к нам в мастерскую. Тут-то я и узнала Лолиту Лебрэн, хрупкую маленькую женщину, приговоренную по разным обвинениям на сроки от восьми до пятидесяти лет, то есть практически к пожизненному заключению. Наружностью она походила на подростка, хотя у нее была шестнадцатилетняя дочь, успевшая не только выйти замуж, но и родить ребенка. Это было просто непостижимо: тоненькая девушка с косой, перевязанной лентой, и вдруг бабушка! Бланка, не знавшая ее прежде, естественно, очень обрадовалась ее появлению. С первого же дня она принялась опекать свою соотечественницу, быстро передала ей свой опыт и сделала из нее искусную ткачиху — специалистку по занавескам. Часами они оживленно беседовали по-испански и, казалось, были почти счастливы.
Но в отсутствие Бланки Лолита почти всегда грустила, не улыбалась и ни с кем не разговаривала. Во время судебного процесса ее младший сын погиб в автомобильной катастрофе; родной брат выступил как свидетель обвинения против нее и ее товарищей; ее престарелая мать вообще не знала, что она в тюрьме: родные внушили старушке, будто ее дочь по-прежнему работает в Нью-Йорке. Как-то я пыталась разъяснить ей, что не стоило идти к зданию конгресса в Вашингтоне с винтовками и поднимать там стрельбу, что куда лучше было бы принести туда большой транспарант с лозунгом: «Свободу Пуэрто-Рико!» Американский народ, несомненно, понял бы справедливость этого требования, а суд в худшем случае расценил бы демонстрацию как «нарушение общественной тишины». Она страстно возразила мне:
— Но ведь я сознательно шла на смерть! Я и сейчас готова отдать жизнь за мою родину!
Вскоре мне стало ясно, что политика, как и религия, возбуждала ее до состояния какого-то фанатического исступления. Все мы перестали говорить с ней на эти темы. Ее судьба была безмерно тяжела.
Она проработала в мастерской с февраля по декабрь 1956 года, но все больше замыкалась в себе и ни с кем не разговаривала, даже с Бланкой. Молилась она почти непрерывно. Когда мы отдыхали во время перекура, она уходила в душевую, становилась на колени посреди половых тряпок и веников и «беседовала с богом». Эти моления на холодном бетонированном полу сделали свое: ее колени покрылись ссадинами и кровоточили. Однако она решительно отказалась от подушки, которую пыталась ей подложить одна девушка. Мы просили разрешить ей молиться в католической часовне, двери которой всегда были открыты настежь, но дирекция тюрьмы отказала нам. Даже в своей комнате Лолита оборудовала импровизированный алтарь и молилась по ночам. Женщины говорили, что, исповедуясь у пастора, она теряла всякий контроль над собой и непрерывно всхлипывала. Но она никого не оскорбляла, усердно трудилась, была предупредительной и вежливой, ни на что не сетовала. Мы все жалели ее. Неизбывное горе, чудовищный по своей тяжести приговор — вот что заставило ее искать утешения в религии.
Однажды позвонили из больницы и вызвали туда Лолиту. Это никого не удивило: в ее коттедже было несколько случаев отравления, и мы пришли к выводу, что врачи решили осмотреть всех его обитательниц. Но Лолита не вернулась, и мы подумали, что ее положили на лечение вместе с остальными. Вечером мы направились к себе, и тут заработала «служба информации». Какая-то девушка, встретившаяся нам по пути, сказала: «Лолиту увели обратно в коттедж и готовят к немедленной отправке в психиатрическую больницу св. Елизаветы. Говорят, она сумасшедшая».
Это известие поразило нас, как гром среди бела дня, как один из тех коварных ударов в спину, которые мы так часто наблюдали в Олдерсоне. Никто не поинтересовался мнением Смитсон, не переговорил с тюремным священником. Кто же и почему принял такое решение? В тюрьме не было психиатра. Если с Лолитой ни с того ни с сего так поступили, то и всех остальных политических в любую секунду могла постигнуть та же участь. Многие надзирательницы были протестантки и ненавидели католиков. Когда одна из них сказала, что у Лолиты «болезненная религиозная мания», я решила переговорить со священником. «Уверена, что вы, как католик, побеспокоитесь о ее судьбе, — сказала я ему. — Меня же она интересует просто как политзаключенная. Вы знаете, я неверующий человек. Но кто имеет право называть ее сумасшедшей только потому, что она много молится?»
Единственное, что священник мог сделать, это позвонить своему коллеге из больницы св. Елизаветы и попросить его отнестись к Лолите с особым вниманием. Затем он обратился в дирекцию нашей тюрьмы. Там ему ответили лаконично и невразумительно: «Переводится для наблюдения». Лишний раз я поняла, как все мы беспомощны перед произволом тюремных властей!
Позже я прочитала в газетах об освобождении Эзры Паунда[32], обвиненного в государственной измене, но не отданного под суд из-за «умственной неполноценности». В психиатрической клинике св. Елизаветы, куда его поместили, он занимал отдельные апартаменты и пользовался всяческим комфортом. В конце концов по настояниям его поклонников, писателей, поэтов и других людей, он был освобожден и получил разрешение уехать в Италию. Только неимоверно жестокие люди могли поместить Лолиту, человека с на редкость тонкой душой, в госпиталь для душевнобольных всяких категорий. В чем же состояла ее вина? Она лишь размахивала флагом и кричала: «Свободу Пуэрто- Рико!» Я слышала, что в декабре 1958 года ее вернули в Олдерсонскую тюрьму, где она до сих пор
