занимается изготовлением шляп для освобождаемых заключенных. В январе 1963 года истек восьмой год ее пребывания в неволе.
Другой жертвой дискриминации — заключенной, которую мы тоже считали «политической», была Милдред Э. Джилларс. Газеты называли ее Ось-Салли (потому что она работала на «ось» Берлин — Рим — Токио). В 1949 году эту американку обвинили в государственной измене за то, что во время войны она была диктором нацистского радио. Ее приговорили к тюремному заключению от десяти до тридцати лет. Впервые нам сказали о ней федеральные судебные исполнители, сопровождавшие нас из Нью-Йорка в Олдерсон: «Вы увидите там Токийскую Розу и Ось-Салли!» Потом они, вероятно, говорили другим: «Вы увидите там Гэрли Флинн и других руководящих коммунисток!» Такие заявления преследуют одну цель: заранее настроить новичков против их будущих товарищей по заключению. Следовало бы запретить судебным исполнителям разглагольствовать об арестантах так, словно тюрьма какой-то цирк. Первое время я каждый день видела, как Ось-Салли шла в фотолабораторию, где проявляла снимки заключенных, надзирательниц и охранниц. Я не питала к ней никаких симпатий, но Клодия, знавшая ее по мастерской художественных изделий, как-то сказала мне: «Не осуждай эту женщину, пока не узнаешь ее историю». В тюрьме такой совет всегда имеет смысл. Милдред Джилларс была приветлива и вежлива, но только с теми, кто заговаривал с ней. Она владела всеми нашими ремеслами и выучила Клодию ткацкому делу.
Я обнаружила, что даже по прошествии семи лет она оставалась в центре всеобщего внимания и была предметом бесконечных пересудов и сплетен не только в тюрьме, но и за ее пределами. Казалось, на нее всегда был наведен безжалостный, слепящий луч прожектора. Заключенные перешептывались: «Знаете, чем она занималась с особенным удовольствием? Делала абажуры из кожи наших солдат!» Я возмущалась этими бреднями, показывала им «Уорлд олменэк», где было сказано, что она осуждена за радиопропаганду, и объясняла, что они путают ее с немкой Ильзой Кох, виновницей гибели многих узников Бухенвальда, приговоренной в 1951 году к пожизненному заключению (впрочем, я вполне допускала, что эту подлую эсэсовку уже выпустили на свободу). Милдред ни от кого не получала денег, но продавала надзирательницам, посетителям и заключенным красивые вышивки, керамические, ювелирные и кожаные изделия. Все, что она изготовляла,' пользовалось огромным спросом, заказы поступали даже из Вашингтона. В мастерской она занималась очень нелегкой работой — обслуживала сушильную камеру, через которую проходила продукция десятков женщин. Она чистила и регулировала сушильную установку, поддерживала нужный температурный режим, причем обслуживала всех с одинаковой добросовестностью, и ее нельзя было упрекнуть в фаворитизме, столь распространенном в тюрьмах. Но как бы много и хорошо она ни работала в фотолаборатории, в мастерской или у себя в коттедже, ее ни разу не поощрили хотя бы одним свободным днем. За десять лет серой, однообразной жизни в заключении, где каждый день строго расписан от шести утра до девяти вечера, Милдред не знала никакой передышки.
Беседуя с этой женщиной, я за многие месяцы убедилась в справедливости слов Клодии, заявившей мне: «Милдред не нацистка. Попробуй узнать ее поближе». По-моему, она была просто аполитичным или, во всяком случае, мало искушенным в политике человеком. Ее интересовали изобразительные искусства, музыка, театр. Она восемнадцать лет прожила в Германии, где у нее была любовная связь с немецким профессором Отто Койшевицем, когда-то читавшим лекции в нью-йоркском «Хантер-колледже». Когда он умер, Милдред осталась совсем одинокой, и работа на радио оказалась для нее единственным источником существования. Если бы она оставила эту работу сразу же после нападения на Пирл-Харбор или отказалась от американского гражданства, как это сделал профессор Ситлер из Нью-Йорка, то к ней не было бы никаких претензий.
В 1946 году американцы арестовали ее в Германии. Два года она просидела в тюрьме — единственная американка, оказавшаяся в числе гитлеровских военных преступников. Содержали ее под строжайшей охраной, даже в уборную она ходила под конвоем. У нее не было ничего, даже смены белья. Из США специально прибыл какой-то чиновник, чтобы допросить ее. Пораженный состоянием арестованной, он порекомендовал отправить ее в Соединенные Штаты. Там она попала в одну из вашингтонских тюрем. По неизвестным мне причинам ее вскоре освободили, но прошло еще немного времени, и она вновь была арестована. В Америке у нее не было ни родных, ни друзей, ни адвоката. Нашлась, правда, одна едва знакомая ей родственница — сводная сестра, пытавшаяся помочь ей. Процесс над Милдред Джилларс состоялся в 1949 году. Адвокат, назначенный судом, подошел к делу несерьезно и защищал обвиняемую лишь формально. Одним из ее обвинителей оказался Т. Кодл из Сент-Луиса. Став впоследствии помощником министра юстиции, он со скандалом слетел с этого поста, уличенный во взяточничестве и других злоупотреблениях.
Дрю Пирсон писал, что по этому делу не нашлось свидетелей и что Кодлу самому пришлось их разыскивать. Один бывший солдат, с которым я познакомилась после тюрьмы, часто слышал ее выступления по радио. Он запомнил лишь одно: в ее передачах было много хорошей музыки. Солдаты прозвали ее Берлинская Мэри, а кличку Ось-Салли уже потом придумала американская пресса. Главным свидетелем обвинения оказался немец, бывший начальник той самой германской радиостанции, где она работала. Во время процесса он состоял на службе в армии США…
В нашей мастерской Милдред раскрасила в темно-синий цвет несколько пивных кружек для подарка своей сводной сестре. На одной она написала по-немецки слова Гёте: «Покорен будь своей судьбе — она предрешена!» Я возмутилась: «Неужели вы верите в это, Милдред!» Я пыталась ее убедить, что всегда следует надеяться на лучшее и добиваться его. Но даже когда ей представилась возможность просить о досрочном освобождении, она не сделала этого. Больше всего она боялась сенсационной шумихи вокруг своего имени.
Я сообщала ей все, что узнавала об аналогичных случаях. Филадельфийку Констанцию Дрексель, занимавшую видное положение в высшем обществе, обвинили в том же преступлении, но к судебной ответственности не привлекли. Я рассказала ей об Эзре Паунде, которого в то время содержали без суда в психиатрической больнице, называла ей имена немецких военных преступников, выпущенных на свободу. Один их них, Иоахим Пайпер, во время войны командовал отборными эсэсовскими частями во Франции. Это по его приказу в рождественскую ночь 1944 года в лесу Мальмеди было расстреляно сто сорок два американца. Приговоренный к тридцати пяти годам тюрьмы, он отсидел лишь треть своего срока: в декабре 1956 года по решению особой «шестерки» в составе представителей США, Англии, Франции и Западной Германии его досрочно освободили. Читая обо всем этом, я не могла найти никакого оправдания тому, что Милдред Джилларс продолжала сидеть в тюрьме.
Пробыв в заключении двенадцать лет, она наконец подала заявление о досрочном освобождении и в июле 1961 года, когда ей уже перевалило за шестьдесят, вышла на свободу. По сообщениям газет Милдред решила поселиться в женском монастыре и обучать монахинь различным ремеслам. Так окончилась история одаренной американской девушки из штата Мэн, которая в годы экономического кризиса отправилась в Дрезден, чтобы овладеть актерским мастерством и быть рядом с немецким профессором, так и не женившимся на ней.
До нашего прибытия в Олдерсон там находилось еще несколько политзаключенных. Одна из них, Элен Брайэнт, секретарь Комитета беженцев-антифашистов, написала книгу «В Олдерсоне». Четыре других члена того же комитета были приговорены к коротким срокам «за неуважение к суду»: они отказались сообщить комиссии конгресса по расследованию антиамериканской деятельности имена людей, снабжавших комитет денежными средствами, и интернированных испанских республиканцев, которым комитет оказывал помощь. Совсем недавно одну пацифистку из Филадельфии посадили в Олдерсонскую тюрьму за участие в демонстрации в защиту мира перед военными лагерями. Полтора года отсидела там Мэри Хоуг, профсоюзная активистка из Кливленда, обвиненная по закону Тафта — Хартли в «заговорщической деятельности». Мое горячее желание оказаться последней политзаключенной в Олдерсоне так и не сбылось.
Дисциплинарный суд
Находясь в Олдерсоне, я раз пять покупала в тюремной лавке шерстяную пряжу для заключенных, у которых не было свитеров. В тюрьме издавна установился обычай: если не умеешь вязать сама, достань
