заключенные обычно не помнят фамилий своих соседей по тюрьме, и это уменьшает вероятность какого- нибудь шантажа или других неприятностей…
Наконец «ориентация» закончилась. Всех нас по одиночке повели в подвал для проверки личного имущества. Кое-что можно было оставить при себе, а остальное — отправить по почте домой (за свой счет). Шляпу, несколько шарфов и носовых платков я попросила передать женщинам, работающим на воздухе. К счастью, Клодия, Бетти и я давно еще узнали от одного друга, сидевшего в тюрьме, что именно можно взять с собой. Впрочем, правила на сей счет меняются с ошеломляющей внезапностью. Все же у нас осталось несколько вещей, которые в этой обстановке оказались буквально драгоценными. Мне оставили две пары простых туфель (дар Красного Креста), две пары очков, два свитера, три пары чулок, пять носовых платков, два шарфа, пояс, гребень и щетку, набор для маникюра, зубную щетку и пасту, тальк, ручное зеркальце и фотографию сына. Но я очень возмутилась, когда надзирательница взяла мои совсем новенькие свитеры с еще не оторванными этикетками, вымочила их в холодной воде и вернула только после просушки на складе. Вот вам еще пример глупейшей предосторожности: так якобы можно предупредить контрабандную доставку наркотиков в тюрьму. Это выглядело тем более нелепым, что тюбики с зубной пастой и коробки с тальком никем не проверялись.
Другие заключенные завидовали нашему «богатству» и уже было приняли нас за каких-то фавориток дяди Сэма. Они удивились, узнав, что и сами могли привезти с собой то же самое. Но об этом им никто не сказал. Еще в нью-йоркской тюрьме мы навели необходимые справки. Но, по непонятным причинам, тамошняя администрация не знакомила женщин, направляемых в Олдерсон, со списком разрешаемых вещей. Если бы они познакомились с этим списком заранее, то теперь им было бы намного легче. Разве трудно напечатать этот список, разослать его по всем тюрьмам и в дни свиданий выдавать родственникам заключенных? У многих болели ноги от грубой казенной обуви.
Два события этого периода очень порадовали меня и Бетти. Во-первых, мы обнаружили довольно много хороших книг в шкафу, стоявшем в коридоре. Это был настоящий «подарок судьбы» — тогда нам еще не разрешали ходить в библиотеку и читать газеты. Среди книг мы нашли «Древо свободы» Элизабет Пэдж, увесистый том в 979 страниц, посвященный истории США от начала Американской революции до избрания президентом Томаса Джефферсона. Какое поучительное чтение для заключенных! Автор описывает борьбу за Билль о правах[14], рассказывает об отмене Джефферсоном законов об «иностранцах» и о «мятежах»[15],— этих прототипов позорного закона Смита. Он выпустил на свободу всех невинно осужденных и распорядился возвратить уплаченные ими денежные штрафы. К сожалению, теперь в США не было Джефферсона, который поступил бы так же с нами.
Другим отрадным событием оказалась встреча с адвокатом. Бетти и меня вызвали в дом Джейн Аддамс — так назывался административный корпус. Нам еще не разрешалось выходить одним, и поэтому нас отвезла туда надзирательница. Бетти, Клодия и я провели целый день с Мэри Кауфман, видной защитницей и нашей доброй приятельницей. Встретиться всем троим, да еще в обществе такой милой посетительницы было неожиданным и большим удовольствием. И хотя мы виделись с Мэри лишь несколько недель назад, нам казалось, что с тех пор прошла уже вечность. Мы очень гордились своей «леди- адвокатессой», красивой, очаровательной, элегантно одетой — «гораздо более стильной, чем любая из надзирательниц», как потом говорили заключенные, видевшие ее.
Мэри Кауфман была в числе адвокатов по нашему делу и участвовала также в защите Денниса. На Нюрнбергском процессе она выступала одним из обвинителей от правительства Соединенных Штатов. Отлично представляю себе, какие «разгромные» перекрестные допросы она учиняла там нацистским военным преступникам. Она сделала немало полезного для разоблачения и дискредитации правительственных агентов-осведомителей, выступавших по нашему делу. Восемь недель кряду она допрашивала меня как свидетельницу защиты, и благодаря ее умным советам мне удалось убедительно рассказать суду об истинных целях Коммунистической партии. А ведь как только не искажались эти цели в официальных документах! Пока мы находились в заключении, она защищала «нарушителей закона Смита» в Денвере и Сент-Луисе, выступала на процессе Роберта Томпсона и Уильяма Фостера[16], Это была блестящая юристка!
В первый и все последующие ее приезды мы встречались в кабинете служащей, ведавшей досрочным освобождением и льготами для заключенных. Формально наши беседы считались конфиденциальными, но мы сильно подозревали, что в помещении есть скрытые аппараты для подслушивания. Мэри рассказывала нам о новом процессе под председательством судьи Димока. Новость о сенсационных признаниях Матусоу вселила в нас бодрость. Мы твердо верили, что о нас не забыли, что борьба за наше освобождение продолжается.
Наконец нас «распределили», то есть решили, где каждой из нас находиться и какой работой заниматься… Пройдя по верхней территории, мы спустились по длинной лестнице к административному корпусу. В ожидании вызова мы уселись на скамейки, расставленные в коридоре. Вся процедура носила чисто формальный характер; с нами ни о чем не советовались, а лишь сообщали заранее принятые решения.
Наконец настал мой черед, и я вошла в кабинет. Мне предложили сесть. Передо мной полукругом сидела группа женщин с невыразительными лицами — надзирательницы, другие служащие и начальница тюрьмы мисс Кинзелла. Все они не сводили с меня глаз. Был среди них и один мужчина— католический священник. Говорила только Кинзелла. Каждая ее фраза звучала холодно и официально. Она предупредила меня о «тяжелых последствиях», если я вздумаю вести в тюрьме коммунистическую пропаганду. Затем добавила, что, учитывая мой возраст и состояние здоровья, меня решили поселить в Дэвис-холле 2 (на втором этаже) и поручить мне всякого рода шитье и штопку. Но она умолчала, что заключенные в этом здании находятся под «строжайшим надзором» и что рядом расположены одиночки, то есть «карательная зона». Умолчала она и о том, что среди обитательниц Дэвис-холла немало женщин с тяжелым характером, зачастую очень неуживчивых, вспыльчивых и даже опасных. Напротив, самодовольная и чопорная, она произносила все так, будто оказывала мне какое-то особое предпочтение. Она не сказала, что я, как политзаключенная, буду подвергаться дискриминации, что мне нечего рассчитывать на досрочное освобождение или зачетные дни, даже если бы я их заработала усердным трудом или примерным поведением. Все это я узнала потом сама.
Мы вернулись в коттедж «ориентации», жалея о предстоящей разлуке с нашими новыми знакомыми. Мы успели сблизиться, и всем было грустно расставаться. Насколько лучше сохранять такие группы в первоначальном составе, исключая лишь закоренелых преступниц, пагубно влияющих на молодежь. В Дэвис-холл направили одну меня. Особенно тяжело было покидать мою дорогую Бетти Ганнет, которой Кинзелла прочитала примерно те же наставления, что и мне. Бетти определили в коттедж на нижней территории. Там же ей поручили очень тяжелую работу на складе, где приходилось весь день быть на ногах и, надрываясь, поднимать и переносить тяжелые ящики. Клодия Джонс еще не вышла из больницы и все еще числилась «на ориентации». Впоследствии ее поселили в особый коттедж «для цветных» и заставили работать в подвале. И ту и другую я долго не видела.
Когда мы вернулись в просторные помещения первого этажа Дэвис-холла, где мы закончили период нашей «ориентации», мне велели увязать все мои пожитки в домашний халат. Открылась запертая на замок решетчатая дверь, и, сопровождаемая конвоем, я поднялась наверх, где передо мной распахнулась такая же дверь. Меня представили какой-то заморенного вида надзирательнице. «Жаль, что меня не предупредили о вашем прибытии, — устало проговорила она. — Ну, ничего, мы сделаем все, что в наших силах».
Это прозвучало таинственно и непонятно. Теперь я уже была самой настоящей заключенной с точно определенным местом заточения, с работой, с правом пользоваться тюремной лавкой и библиотекой. Мне оставалось сидеть еще два года и четыре месяца.
Под «строжайшим надзором»
Дэвис-холл — внушительное сооружение с импозантным фасадом и белыми колоннами. Своим
