С городских стен за разворачивающейся драмой следили внимательно. Народ в Татинце в большинстве своем имел достаточно бурное прошлое и размеренной жизнью тяготился. А тут хоть какое-то развлечение. Самые азартные бились об заклад, и немалые суммы заходили по рукам. К чести горожан, нужно сказать, что ставили больше на то, сколько продержится Змей против князя. В победе Николая мало кто сомневался, да и те уже помалкивали, потирая отбитые ребра. Чего тут побеждать-то? Подумаешь, ящерица с крыльями. Чай, не страшней оборотня, который приблудился о прошлом месяце, разве чуть крупнее.
Движимый долгом отец Мефодий поначалу сурово смотрел на впадающих в грех соотечественников и громко ругался, но потом, по здравом размышлении, счел его не таким очень уж большим и грехопадение возглавил. А возглавив, тут же перепоручил руководство княжескому казначею, более известному под именем Тимофея Домовецкого. Сюда же на стену был принесен стол, и надувшийся от осознания собственной значимости Тимоха принимал ставки под запись, сразу изымая подоходный налог с будущего выигрыша. Некоторым возмутившимся он резонно заявил, что без уверенности в победе не хрен и ставить. А раз уверен, то плати.
Через час, отмеряемый ударами колокола на звоннице, где сидел с клепсидрой дневальный леший, перед татинским министром финансов скопилась изрядная куча серебра. Преимущественно серпянок местной чеканки, пришедших на смену новобродским чешуйкам. Название они получили от изображенного на монете серпа. Десять серпянок составляли молот, в свою очередь являющийся десятой частью крестовика. Когда-то Николаю стоило немало трудов и сил убедить отца Мефодия, что размещение на деньгах герба княжества, прозванного в народе татинским крестом, не будет являться богохульством и святотатством. Наоборот, это станет символом победы труда и разума над духом алчности, стяжательства и корыстолюбия.
Попадались и восточные, видимо, из старых сбережений, странных форм, иные с дырками посредине, покрытые причудливой вязью. Таких, правда, было мало. Последнее время купеческие лодьи все реже и реже поднимались вверх по Шолокше, а немногие приплывшие рассказывали о новой напасти, появившейся далеко на восходе. Поговаривали о свирепом и могучем правителе Пету-хане, объединившем разрозненные доселе кочевые племена. Впрочем, политика, не приносящая прибыль, Тимоху никогда не волновала. Его больше беспокоило другое — продержится ли Змей еще полчаса? Вроде должен…
Когда князь бросил копье и схватился с чудовищем врукопашную, по толпе пронесся дружный вздох и все притихли в ожидании развязки.
— Шкуру не хочет попортить, — со знанием дела прокомментировал кто-то.
— Ерунду городишь, — возразила толстая румяная баба с корзиной пирогов, продаваемых зрителям. — Запрячь он зверя хочет.
— Зачем?
— Знамо зачем — пахать на ем будет.
— Чего бы понимала, дурища! Сохи-то у яво нетути!
— Дык и не нада… Глянь-ко, кака у Горыныча мущинска справа, чай, не хуже пропашет, — упорствовала торговка.
— Тьфу ты, — плюнул ее сосед. — Вот те кака пахота на уме.
— А чо? Змей, он ить тоже человек. Можа, когда и придется страшненького пожалеть.
— Нутко цыть! — прикрикнул на охальников отец Мефодий, из-под руки всматриваясь вдаль. — Чего- то притихли.
Действительно, ратоборцы подозрительно утихомирились и уселись на поваленное дерево обсуждать неведомые зрителям вопросы. Минут двадцать сидели тихо-мирно, а потом князь неторопливо поднялся и с силой саданул Змея в удачно подвернувшуюся челюсть. И понеслось… Горыныч упал, прокатился по траве, нелепо взмахивая крыльями, потом вскочил и бросился на Николая. Тот увернулся, подхватил копье и ударил в чешуйчатую грудь. Стальной наконечник выбил сноп искр и соскользнул к земле. Чудовище отскочило в непонятном испуге и зарычало, выпуская из ноздрей дым.
— Ты чо, сдурел? — вполголоса, чтобы не услышали в городе, спросил Годзилка. — Чуть все хозяйство не покалечил, ирод. Я, может, еще жениться захочу. Когда-нибудь. И в рыло совать мог бы поосторожнее. Харя-то не казенная, чо!
— Ну, извини, — Коля сдул с носа повисшую каплю пота. — Просто удачно подвернулся.
— Мы так не договаривались. Больно же.
— Врешь.
— Вру, — согласился Годзилка. — Но мог бы и вполсилы. Мне твой волхв обещал…
— Кто, Серега?
Ящер прикусил длинный язык и непонимающе захлопал глазами. И даже умудрился изобразить на хищной морде искреннее недоумение.
— Гляди, князь, к тебе подмога идет!
— Зубы-то не заговаривай.
— Я серьезно.
Николай обернулся — по полю от города с яростным ревом неслось еще одно чудовище. Но не чешуйчатое, а покрытое черной пушистой шерстью, с горящими праведным гневом зелеными глазами. Оно издалека скалило длинные, в мизинец, зубы, и, судя по всему, твердо намеревалось вцепиться Годзилке в глотку.
— Ты ему прививки сделал? — забеспокоился Змей.
— Нет, а что?
— Так, к слову пришлось.
Коля пожал плечами. Какие еще, к лешему, прививки? Спасенный когда-то в Славеле котенок и без них прекрасно себя чувствует. А за четыре прошедших года и не болел ни разу. Наоборот — подрос, заматерел и вымахал так, что местные рыси в лесах удавились бы от зависти, если б могли. Городские собаки уважительно смотрели на кота снизу вверх и уступали дорогу. Названный поначалу просто и без затей Васькой, сейчас он носил гордое имя Басилевс. Для близких просто Базека.
— Князь, а князь… — Годзилка потихоньку отодвигался все дальше и дальше, — скажи ему, что я свой и еще пригожусь.
— На мясо, что ли?
— Не-е-е… А хочешь, говорить его научу?
Глава 6
Четверо всадников ехали чуть впереди основного отряда, стараясь, чтобы пыль, поднятая пехотой, не сильно досаждала. Сотни ног поднимали тучу, видимую издалека. Она висела в воздухе и скрипела на зубах, забивалась в щели и сочленения доспеха. Но это не портило хорошего настроения великолепного рыцаря. Шлем висел у седла, и на молодом усатом лице блуждала улыбка. Белый плащ опускался с плеча красивыми складками, но иногда расшалившийся ветер задувал чуть сильнее, и тогда посторонний зритель мог увидеть изображение трехконечного креста с надписью по верхней перекладине «Bathos Metis e templus». В деревнях, попадавшихся по пути, при виде этого герба крестьяне прятались по домам. И сюда доходили слухи о рыцарях, поклоняющихся собачьей голове по имени Бафомет. Тамплиера увидеть — хуже, чем черта. От них даже немецкие бароны, все до одного разбойники и дети разбойников, шарахаются.
Графу Гуго фон Дигенгейму на слухи плевать. За спиной отряд из трех опоясанных рыцарей, и сам черт ему не брат. А может, и брат, что с того? Да еще пешие кнехты, сотни три. Да кто будет считать это мужичье? Сам Великий Магистр Ордена послал его к кочевникам заключить союз против появившихся в Татинце неведомых колдунов. Танкред Румийский сказал тогда на прощание:
— Запомните, граф, с городом делайте, что хотите, хоть совсем с землей сровняйте. Но захватите живьем этих двоих. Мне был знак из грядущего! Идите, граф. И кто знает, может быть, я сейчас разговариваю с будущим императором Священной Римской Империи.
